Шри Ауробиндо

САВИТРИ

Символ и легенда

Часть 2. Книга 4. Книга рождения и поиска

Песнь первая
Рождение и детство Пламени

Менада циклов желания,
Вокруг Светила, которого не смеет касаться,
Спеша к далекой, неведомой цели,
Земля следовала за бесконечным путешествием Солнца.
Разум, но полупроснувшийся, в качании пустоты
На груди Несознания выдумывал жизнь
И нес этот конечный мир мысли и дела
Сквозь неподвижный транс Бесконечности.
Обширное и неизменное с нею бежало молчание:
Пленница скорости на украшенном драгоценностями колесе,
Она общалась с мистическим сердцем в Пространстве.
Среди неясной тишины звезд
Она к какому-то нераскрытому событию двигалась
И ее ритм отмерял долгое кружение Времени.
В непрестанном вращении по пурпурному ободу
День за днем спешил как спицы расцвеченные,
И сквозь чары переменчивых воздушных оттенков
Сезоны шествовали в связном многозначительном танце
Символическим карнавалом изменяющегося года.
Сквозь горячее томление почвы
Шагало Лето в своей пышности неистовых полдней
И штамповало свою тиранию знойного света
И голубую печать огромного блестящего неба.
Затем сквозь его огненный обморок и спекшийся узел
Поток дождя ворвался на изорванных крыльях жары,
Вспугнул молниями дрему беспокойную воздуха,
Хлестал животворными струями оцепенелую землю,
Закрылись за вспышками, шумом и штормокрылою мглой
Звездные двери небесного смутного сна
И от золотого глаза ее возлюбленного
Скрылся затянутый пеленой туч земли коричневый лик.
Армии революции пересекали поле времени,
Туч нескончаемый марш осаждал мир,
Голос бури требовал неба
И громовые барабаны возвещали боевой строй богов.
Путник из беспокойных соседних морей,
Густогривый муссон со ржанием скакал сквозь земные часы;
Толсты ныне копья посланцев:
Огромные молнии расщепляли обод горизонта
И, швыряемые с разных сторон как из соперничающих лагерей,
Соединяли края неба, крутые, нагие и темные:
Волны, свист, натиск проливного дождя,
Дождя со снегом полотна, рев полета штормового заряда,
Толпы лиц ветра, бег ног ветра,
Спешащих промчаться по распростертым долинам:
Воды небес свисали и сеялись над залитыми странами.
Все было быстрым бегом, свистящим потоком,
Криком бури, падением воды.
Муть моросила на серый пол дня,
Его тусклая протяженность соединяла утро и вечер,
Погружаясь в слякоть и ливень, он достигал черной мглы.
День носил сумерки как скучное платье.
Свет гляделся в стекло ненастного утра, встречая
Свой собственный лик, близнеца полуосвещенного облика ночи:
Ливень, влажный туман и моросящий дождь правили всем
И превратили иссохшую землю в болото и парящую грязь:
Земля стала трясиной, небо – глыбой тяжелой.
Промозглыми неделями не видно заточенного солнца.
Даже когда стихал шум, досаждавший покою мрачному воздуха,
Или слабый луч сквозь плачущие облака пробивался,
Словно печальная улыбка блеснувшая, скрытая возвращением слез,
Всеобещающая яркость тотчас же скрывалась
Или, наскоро приговоренная, умирала мимолетной надеждой.
И новый массив хлестал мертвую грязь,
И падающее бормотание тишину прекращало,
Лишь затопляющего половодья содрогание грязи,
Лишь шелест и зеленое метание деревьев.
Но вот настроение Земли изменилось; она, убаюканная покоем, лежала,
Часы проходили довольной, медленной поступью:
Просторный и спокойный воздух вспомнил мир,
Земля стала товарищем счастливого солнца.
Пришла тишина как приближение Бога,
Свет размышляющего транса лежал на земле и на небе,
И тождество и экстаз
Наполняли медитации уединенное сердце.
В немом разуме Пространства медлила греза,
Время раскрыло свои кладовые блаженства,
Вошли восторг и надежда:
Сокровенная самость глядела в небесные выси,
Сокровенная мысль зажгла скрытое пламя,
И внутренний взор поклонялся незримому солнцу.
Сияющей поступью прошли три сезона задумчивых
И, наблюдая один за другим полные смысла часы,
Поджидали пламя, затаившееся в светлых глубинах,
Грядущего бодрствования некоего могучего рождения.
Осень в славу ее лун вела
И грезила в пышности своих лотосовых омутов,
Сезон дождей и зима положили свои холодные, тихие руки
На грудь Природы, еще в полусне,
И углубляли неопределенными и мягкими оттенками покоя
Безмятежную прелесть убывавшего года.
Затем Весна, горячий Любовник, прыгнул сквозь листья
И поймал землю-невесту в пылком объятии;
Его приход был огнем перелива оттенков,
Его руки были кругом прибытия радости.
Его голос был зовом в Трансцендентального сферу,
Чье касание тайное к нашим смертным жизням хранит
Вечно юный трепет, что мир сотворил,
И отливает древнюю сладость в новые формы,
И сберегает неизменный смертью и Временем
Ответ наших сердец на очарование Природы,
Хранит вечно новым, но все еще прежним,
Биение, что всегда просыпается в древнем восторге,
В красоте, в наслаждении, в радости жить.
Его приход нес очарование, магию,
В его касании усталое сердце жизни становилось молодым и довольным;
Он давал радость добровольному пленнику в груди у Природы.
Юного бога было его объятие земли:
Плененное страстью его божественной вспышки,
Он делал ее тело прекрасным своим поцелуем.
Он пришел, нетерпеливый в блаженстве,
Высоко поющий голосом суматохи счастливым,
В павлиньем тюрбане, волочащемся по деревьям;
Его дыхание было горячим призывом к восторгу,
Глубокой, сладострастной лазурью был его взгляд.
Мягкий небесный толчок взволновал кровь,
Полную инстинкта чувственных радостей Бога;
Обнаруживаемая в прекрасном каденция была всюду,
Настойчивая в восторженном трепете жизни:
Бессмертные движения касались быстротечных часов.
Божественно сжатая интенсивность чувства
Делала страстным наслаждением даже дыхание;
Все, что видно и слышно, было соткано одним обаянием.
Жизнь на земле очарованной стала
Штормом сладости, света и песни,
Пиром цвета, экстаза,
Гимном лучей, литанией криков:
Напряжение хорала священного пения
И качавшегося кадила деревьев
Жертвенный аромат наполняли часы.
Ашока горела во всполохах красных огня,
Чистый, как незамутненное желанием дыхание,
Белый жасмин преследовал воздух влюбленный,
Бледное цветение манго питало голос текучий
Суматохи безумной любви, и коричневая пчела
Бормотала в душистой сердцевине медовых бутонов.
Солнечный свет был великого бога золотою улыбкой.
Вся Природа была фестивалем прекрасного.

     В этот момент богов знаменательный,
Отвечая земному томлению и крику ее о блаженстве,
Из иных стран величие пришло.
Молчание в шуме созданий земли
Неизменно обнаруживало тайное Слово,
Мощнейший напор заполнил глину забывчивую:
Лампа была зажжена, святой образ создан.
Связующий луч коснулся земли
Мостом над пропастью меж умом человека и Бога;
Его яркость присоединила нашу скоротечность к Неведомому.
Дух, сознающий свой небесный источник,
Переводящий небо в человеческую форму,
Спустился в земную несовершенную плоть,
Но не рыдал, пав в смертность,
А спокойно смотрел на все глазами широкими.
Она вернулась из трансцендентальных равнин
И смертного дыхания вновь несет ношу,
Она, что издревле билась с нашей болью и тьмой,
За свою незаконченную божественную задачу снова берется:
Пережив смерть и годы эпох,
Еще раз своим бездонным сердцем она встретила Время.
Здесь вновь возрожденная, вновь обнаруженная,
Древняя близость, завуалированная земным внешним обликом,
Тайный контакт, разорванный во Времени,
Единокровность земли и небес,
Между человеческой частью, трудящейся здесь,
И безграничной Силой, еще не рожденной.
Еще раз мистическая глубина начинает попытку,
В космической игре сделала отважную ставку.
Ибо с тех пор, как на этом слепом и кружащемся шаре
Плазма земли впервые дрожала, освещенная разумом,
И жизнь пробила материальную корку,
Тревожа Несознание потребностью чувствовать,
С тех пор, как в тишине Бесконечности пробуждалося слово,
Мудрость Матери трудится в груди у Природы,
Чтобы лить восторг на сердце труда и нужды
И спотыкающиеся силы жизни совершенством поддерживать;
Навязывая чувствительность неба тусклой пучине,
Заставляя осознавать своего Бога немую Материю.
Хотя наш падший разум забывает подниматься,
Хотя противится и разрушается наша плоть человеческая,
Она хранит свою волю, что надеется обожествить глину;
Неудача не может сломить, поражение – одержать верх;
Время не может ее утомить, Пустота – подчинить,
Эпохи страсть ее не уменьшили;
Она не допускает победы Смерти иль Рока.
Всегда она побуждает душу к новой попытке;
Всегда ее бесконечность магическая
Принуждает животные инертные элементы стремиться;
Как тот, кто должен растратить всю бесконечность,
Она силы Вечного семя бросает
В полуживую плоть разрушающуюся,
Ростки восторга небес в страстную трясину сердца сажает,
Вливает поиски божества в нагую животную форму,
Под маской смерти прячет бессмертие.
Вновь та Воля земную оболочку надела.
Разум, уполномоченный Правдой на незыблемом троне,
Для видения и интерпретирующего акта был сформирован
И были суверенно спроектированы инструменты,
Чтобы божество выразить в знаках земных.
Очерченное прессом этого нисхождения нового
Ваялось более прекрасное тело, чем земля знала раньше.
Еще только пророчество, только намек,
Пылающая радуга очаровательного, незримого целого,
Дитя в небо смертной жизни вошло,
Светлое, как золоторогий месяц растущий,
Возвращающийся в вечерние сумерки.
Вначале, мерцая, как идея неясная,
Пассивно она лежала, спрятанная во сне бессловесном,
Вовлеченная и утопленная в гигантском трансе Материи,
Младенческое сердце мирового плана, скрытого в глубокой пещере,
В колыбели божественного несознания качалась,
Вселенским экстазом солнц убаюканная.
Некая Сила, посланная в полупроснувшуюся плоть,
Вскармливала трансцендентального рождения бессловесное славное семя
Для которого это яркое вместилище было сделано.
Но скоро связь души и формы стала уверенной;
Смутная пещера заполнилась медленным сознательным светом,
Семя выросло в деликатный дивный бутон,
Который затем великим небесным цветком распустился.
В то же время она казалась основателем более могущественной расы.
Дитя, внутренне помнящее свой дальний дом,
Достигло странного и ненадежного глобуса
И жило, в светлой келье своего духа хранимое,
Среди людей одинокая в своем божественном роде.
Даже в ее детских движениях можно было почувствовать
Близость света, от земли пока что хранимого,
Чувства, которыми только вечность может владеть,
Естественные и родные богам мысли.
Словно не нуждаясь ни в чем, кроме своего полета восторженного,
Ее природа жила в разреженном воздухе,
Словно странная птица с широкой, ярко раскрашенной грудью,
Что живет на тайной ветке фруктовой,
Затерянной в изумрудной славе лесов,
Или что летит над божественными, недостижимыми вершинами.
Гармонично она отпечатала на земле небо.
Чередой быстрого ритма восторга полнейшего,
Напевая себе, ее дни проходили;
Каждая минута была красоты сердца пульсом,
Часы на сладкозвучное удовольствие были настроены,
Что ни о чем не спрашивало, а принимало все, данное жизнью,
Суверенно, как своей природы прирожденное право.
Близко был ее дух к своему родителю-Солнцу,
К вечной радости было близко Дыхание внутри.
Первая светлая жизнь, что из обморока природного рвется,
Поднимается к небу нитью восторга;
Поглощенная в свой собственный счастливый импульс живет,
Самодостаточная, но повернутая при том ко всему.
Она не имеет зримого общения со своим миром,
Явной беседы со своим окружением.
Там есть единство врожденного и оккультного,
Которое не нуждается в инструментах, не устанавливает форм;
Со всем что есть, она растет в унисон,
Все контакты воспринимает она в своем трансе,
Всплеском смеха соглашается на поцелуй ветра и принимает
Трансмутируя импульсы солнца и бриза:
Полное блаженства томление в ее листьях бунтует,
Магическая страсть в ее бьется цветах,
Ее ветви стремятся в безмолвном счастье.
Оккультное божество – красоты этой причина,
Дух и сокровенный гость всего очарования этого,
Этой сладости жрица, мечты этой дума.
Незримо защищенная от нашего чувства
Дриада живет в луче более глубоком
И ощущает иной воздух покоя и шторма,
Трепещет внутренне с мистическим ливнем.
Это в более небесных высях в ней показалось.
Даже когда она склонилась, чтобы встретить земные объятия,
Ее дух сохранил рост богов;
Согнулся, но не затерялся в царстве Материи.
Переведенный мир был ее сверкающим разумом,
Толпы дивно-лунных, ярких фантазий
Вскармливали духовною пищею грез
Идеальную богиню в ее доме из золота.
Осознавая формы, к которым глаза наши закрыты,
Близость, которую мы не можем почувствовать,
Внутри нее Сила чувство ваяла, ее формирующее,
В формах более глубоких чем образцы наши поверхностные.
Невидимый солнечный свет бежал внутри ее вен
И небесной яркостью заливал ее разум,
Которая пробудила зрение, что шире земного.
Очерченные того луча искренностью,
Ее зарождающиеся детские мысли превратились
В сияющие образцы глубокой правды души,
И иной взгляд на все вокруг она посылала,
Чем взор человека невежественный.
Все объекты были для нее живых самостей формами,
И от своего рода она принимала послания
В каждом пробуждающем касании извне.
Каждое было символом силы, яркою вспышкой
В бесконечного полузнания круге;
Ничто не было чуждо иль мертво,
Ничто без своего значения и зова.
Ибо с более великой Природой была едина она.
Как из грязи родилась слава ветвей и цветов,
Как мыслящий человек встал из жизни животных,
Новое прозрение в ней появилось.
Разум света, жизнь ритмической силы,
Телесный инстинкт со скрытой божественностью
Готовили образ грядущего бога;
И когда медленный ритм растянувшихся лет
И густое жужжание роев-работяг дней
Наполнили соты чувств, наполнили члены,
Завершая облик ее привлекательности,
Самоохраняемое в молчании ее силы
Одинокое величие ее не уменьшилось.
Ближе бог к поверхности вытолкнут,
Солнце, сменяющее облачность детства,
Суверен в пустом синем небе.
Вверх оно поднимается, чтобы овладеть человеческой сценой:
Могучий Обитатель повернулся на поле ее посмотреть,
Ее одухотворенное лицо объял прекраснейший свет,
Серьезность и сладость росли в ее размышляющем взоре;
Навевающие сон глубокие, теплые огни небожителя
Проснулись в длинной кайме красоты ее глаз,
Горящих алтарями в мистичной часовне.
Из этих хрустальных окон воля блестела,
Что в жизнь смысл обширный несла.
За сводом ее прямого, безупречного лба
За изучающим сводом благородная сила
Мудрости глядела из света на скоротечные вещи.
В сторожевой башне разведчик победы,
Ее стремление звало вниз высокий удел;
Молчаливый боец жил в ее неприступном городе силы,
Охраняющий алмазный трон Правды.
Нектарная окруженная гало луна, ее страстное сердце,
Любило всех, не говорило ни слова, не подавало ни знака,
Но хранило ее груди тайну восторженную
Движения блаженного пыла и безмолвного мира¹.
Величаво, сладко и радостно волна жизни бежала
Внутри нее как поток в Парадизе.
Много высоких богов жило в одном доме прекрасном;
При этом ее природы орбита была совершенным целым,
Гармоничная, как многоголосая песня,
Разнообразная и необъятная подобно вселенной.
Тело, что вмещало это величие, казалось почти
Образом, созданным из прозрачного света небес.
Его очарование напоминало вещи, в часы видения зримые,
Через феерическое половодье золотой мост перекинутый,
Касающаяся луны одинокая пальма у озера,
Компаньон широкого покоя сверкающего,
Шуршание, будто листвы в Парадизе
Под идущими ногами Бессмертия,
Огненное гало над спящими горами,
Одна странная и звездная вершина в Ночи.

Конец первой песни

¹ World – мир. вселенная

Назад