Шри Ауробиндо

САВИТРИ

Символ и легенда

Часть 2. Книга 7. Книга Йоги

Песнь третья
Вхождение во внутренние страны

Сперва из занятого жужжания мозга,
Словно из громкоголосого людного рынка в пещере,
Она магией внутреннего мгновения вышла.
Полностью стихшей пустотой ее самость стала:
Ее разум, не посещаемый голосом мысли,
Смотрел в немую бесконечность глубины незаполненной.
Высоты ее отступили, ее глубины за нею закрылись;
Все ушло из нее и ее пустою оставило.
Но когда она возвращалась к своей самости мысли,
Она вновь была человеческим существом на земле,
Комом Материи, домом закрытого зрения,
Разумом, неведение выдумывать вынужденным,
Жизненной силой, вдавленной в лагерь трудов,
И материальный мир был ее ограничивающим полем.
Изумленная, словно неведающий, она искала свой путь
Из путаницы невежественного человеческого прошлого,
Что поверхностную персону считает душой.
Затем Голос сказал, что жил на тайных высотах:
"Человека ты ищешь, не одной себя.
Лишь если Бог принимает на себя человеческий разум
И надевает как плащ неведение смертного,
И делает себя Гномом с утроенным шагом,
Может он помочь человеку вырасти в Бога.
Поскольку человек скрыл, космическое Величие трудится
И мистические недоступные ворота находит,
И открывает дверь золотую Бессмертия.
Человек следует шагам человеческим Бога.
Принимая его тьму, ты должна нести ему свет,
Принимая его горе, ты нести ему блаженство должна.
В теле Материи найдешь свою небеснорожденную душу".
Затем Савитри поднялась из-за стен ее тела
И встала немного в стороне от себя,
И в глубины своего тонкого существа посмотрела,
В его сердце, как в бутоне лотоса,
Предугадала свою мистическую и тайную душу.
В смутном портале внутренней жизни,
Что преграждает наши глубины от телесного разума
И от всего, что живет только дыханием тела,
Она давила и била в ворота из черного дерева.
Живой портал скрипнул угрюмыми петлями:
С трудом поддаваясь, инертно он сетовал
На тиранию касания духа.
Грозный голос изнутри крикнул:
"Назад, создание земли, чтобы измученное и израненное не умерло ты".
Ужасный гул рос как туманное море;
Змея преддверия шипя поднималась,
Фатальная стража с чудовищными кольцами,
Псы тьмы рычали разинутой пастью,
Тролли, гномы и гоблины хмуро таращились
И дикие звери ревели, леденя страхом кровь,
И на опасном языке бормотали угрозы.
Непоколебимо на жесткие запоры ее воля давила:
Ворота широко распахнулись с протестующим скрипом,
Враждебные Силы отвели свою ужасную стражу;
Во внутренние миры вошло ее существо.
В узком проходе, вратах подсознания,
Она дышала с трудом и страданием, старалась
Найти себя внутреннюю, скрытую в чувстве.
В густоту уплотненной Материи втиснутая,
В пещере, полной слепой массой силы,
Противостоянием сбивающих проблесков,
Тяжелый барьер незрячего зрения,
Она прокладывала силой свой путь через тело к душе.
Опасную пограничную линию она миновала,
Где в подсознательные сумерки Жизнь погружается
Или пробивается из Материи в хаос разума;
Рои элементарных существ
И трепещущие формы смутной мысли полутелесной,
И незрелые начала несдержанной силы.
Трудная узость сперва там была,
Пресс переменчивых сил и желаний дрейфующих;
Ибо все было там, но ничего на своем не было месте.
Иногда проход обнаруживался, дверь взламывалась;
Она пересекала пространства тайной себя
И ступала в проходах внутреннего Времени.
Наконец, она прорвалась в форму вещей,
Начало конечного, мир чувства:
Но еще было все смешано, ничто себя еще не нашло.
Души не было здесь, лишь крики жизни.
Спертый и шумный воздух ее окружал.
Орда звуков смысл игнорировала,
Диссонирующее столкновения криков и противоположных призывов;
Толпы видений прорывались сквозь зрение,
Толкающаяся последовательность без согласия, смысла,
Ощущения протискивались сквозь стиснутое и обремененное сердце,
Каждое шло упорно своей непоследовательной отдельной дорогой,
Ни о чем ни заботясь, кроме своего эго спешки.
Сборище без ключа общей воли,
Мысль смотрела на мысль и тащила натянутый мозг,
Словно чтобы сдернуть резон с его места
И его труп сбросить в канаву на обочине жизни;
Так мог лежать в грязи Природы забытым
Оставленный убитый души часовой.
Так сила жизни могла стряхнуть с себя правление разума,
Природа отвергает правительство духа,
И элементарные энергии голые
Делают из чувства безграничной радости славу,
Великолепие экстатичной анархии,
Пир могучий и абсолютного блаженства безумие.
Это был инстинкт чувства, лишенный души,
Или как когда душа спит спрятанная, лишенная силы,
Но сейчас витальное божество внутри просыпается
И поднимает касанием Небесного жизнь.
Но как придет слава и пламя,
Если разум сброшен в пучину?
Ибо тело не имеет света без разума,
Восторга духовного чувства, радости жизни;
Все подсознательным, темным становится,
Несознание ставит свою печать на страницу Природы,
Либо же беспорядок безумный кружит в мозгу,
Несясь по опустошенным дорогам природы,
Хаос беспорядочных импульсов,
В который не может проникнуть ни свет, ни радость, ни мир.
Это состояние ей сейчас угрожало, его выталкивала она из себя.
Словно по нескончаемой ухабистой улице
Кто-то правит среди топающих, торопящихся толп,
Так и она без освобождения час за часом ступала,
Удерживая своей волей от себя свору бесчувственную;
Из-под ужасного пресса она свою волю вытаскивала
И укрепляла свою мысль на спасительном Имени;
Затем все стало неподвижно и пусто; она была свободна.
Просторное избавление пришло, широкое пространство спокойное.
Она двигалась сквозь пустое спокойствие
Нагого Света из незримого солнца,
Сквозь пустоту, что бестелесным счастьем была,
Блаженным вакуумом безымянного мира¹.
Но вот приблизился фронт более могучей опасности:
Пресс телесного разума, Несознания выводок,
Бесцельной мысли и воли лег ее.
Приближаясь, показалась голова гигантская Жизни,
Неуправляемой разумом или душой, обширной и подсознательной.
Эта Жизнь вкладывала в один импульс всю силу,
Делала свою силу мощью опасных морей.
В неподвижность ее молчащей себя,
В белизну размышления Пространства,
Наводнение, стремнина скорости Жизни,
Ворвалось, словно плетями ветров толпы волн гонимые,
Мчащиеся по бледному песку летнего пляжа;
Они топили те берега, гора вздыбленных волн.
Огромен был ее страстный голос обширный.
Он кричал внимавшему духу Савитри,
Требуя, чтобы Бог подчинился Силе, от цепи свободной.
Глухая сила, зовущая к состоянию немоты,
Тысяча голосов в молчаливой Обширности,
Жизнь требовала поддержки сердца для своей хватки в радости,
Согласия Свидетеля-души для своей нужды действовать,
Печати нейтрального существа Савитри для своего вожделения мощи.
В широту ее наблюдающей самости,
Она приносила грандиозный порыв Дыхания Жизни;
Ее поток влек надежды и страхи мира,
Всей жизни, всей Природы крик неудовлетворенный, голодный
И страстное желание, которое вся вечность не может заполнить.
Жизнь взывала к горним секретам души
И к чуду никогда не умирающего пламени,
Она говорила какому-то первому невыразимому экстазу,
Скрытому в ударе созидательном Жизни;
От нижних незримых глубин отрывала
Свой соблазн и магию пришедшего в беспорядок блаженства,
В земной свет вливала свою сумятицу очарования спутанного
И примитивной радости Природы торопливый глоток,
И огонь, и мистерию восторга запретного
Пила из бездонного источника мирового либидо,
И медовую сладость отравленного вина вожделения и смерти, –
Хотя грезила о вине славы богов жизни, –
Ощущала как золотое жало восторга небесного.
Бесконечности желания циклы
И тайны мастерства, что мир нереализованный делали
Шире известного и ближе, чем неизвестный,
В котором вечно охотятся гончие жизни и разума,
Искушали глубокое, неудовлетворенное побуждение внутри
Стремиться к неосуществленному и вечно далекому
И делать эту жизнь на земле ограниченной
Подъемом к вершинам, в пустоте исчезающим,
Славы невозможного поиском.
Жизнь грезила о том, чего никогда не знала она,
Хватала то, что никогда еще завоевано не было,
Она запечатлевала в Елисейских полях памяти
Очарование, что бежит от восторга сердца, быстро теряемого;
Она осмеливалась пробовать то, что убивает, вредящие радости,
Воображаемые контуры вещей незаконченных
И призывы к трансмутирующему танцу Цирцеи,
И площадей любви владения страсти,
И буйство дикого Зверя, и шумную игру с Красотою и с Жизнью.
Она несла свои крики и противоположных сил волны,
Свои моменты касаний светящихся планов,
Свои восхождения пламенные и обширные вздымающиеся в небо попытки,
Свои феерические башни грез, на ветрах возведенные,
Свои погружения во тьму и пучину,
Свой мед мягкости, свое вино острое ненависти,
Свои смены солнца и туч, смеха и слез,
Свои бездонные опасные ямы и пучины глотающие,
Свой страх и свою радость, экстаз и отчаяние,
Свои оккультные волшебства и свои элементарные линии,
Великие причастия и возвышающие движения,
Свою веру в небо, свое общение с адом.
Эти силы не загрубели мертвым весом земли,
Они давали вкус амброзии и укус яда.
Было рвение во взгляде Жизни,
Что видела голубизну неба в сером воздухе Ночи;
Импульсы к богу на крыльях страсти парили.
Быстро шагающие мысли Разума со своих высоких шей испускали
Пылающее великолепие, подобное радужной гриве,
Драгоценное украшение из света интуиции чистой;
Ее пламенноногий галоп они могли имитировать:
Голоса разума подражали напряжению вдохновения,
Его пульсам непогрешимости,
Его скорости и небесному прыжку Богов молниеносному.
Острому лезвию, что режет сети сомнения,
Его мечу проницательности, что почти божественным кажется.
Однако все то знание было у солнца заимствовано;
Пришедшие формы не были по рождению небесной природы:
Внутренний голос мог произносить нереального Слово;
Его могущество, опасное и абсолютное,
Могло примешать яд к вину Бога.
На этих сияющих спинах ложь могла верхом ехать;
Правда лежала с восторгом в страстных руках заблуждения,
Скользя вниз по течению в счастливой барже золотой:
Она заостряла свой луч изумительной ложью.
Здесь, в нижних царствах Жизни, противоположности встречаются все;
Истина смотрит и делает свои работы с глазами завязанными,
И Неведение – здесь патрон Мудрости:
Те галопирующие копыта в их восторженной скорости
Могли в опасную промежуточную зону внести,
Где Смерть гуляет, нося платье Жизни бессмертной.
Либо они вступают в долину блуждающего Отблеска,
Откуда, пленники или жертвы Луча благовидного,
Души, в тот регион пойманные, никогда не смогут сбежать.
Посредники, не господа, они служат желаниями Жизни,
В ловушке Времени все время трудясь.
Их тела, рожденные из лона некоего Нуля,
Ловят дух в мимолетные грезы,
Затем гибнут, извергая бессмертную душу
Из живота Материи в сточную трубу Ничего.
Однако немногие непойманные, неубитые, могут пройти осторожно,
Неся образ Истины в сердцах, ее приютивших,
Вырвать Знание из загораживающей хватки ошибки,
Сквозь глухие стены маленького себя проходы пробить,
Затем путешествовать, чтобы достичь жизни более великой.
Все это текло мимо нее, и ей казалось,
Будто вокруг высокого и безмолвного острова
Шум вод с далеких неведомых гор
Поглотил его узкие берега в толпящихся волнах
И создал голодный мир белой бешенной пены:
Спешащий, миллиононогий дракон,
В пене и крике, великана пьяного шум оглушительный,
Вскидывая гриву Тьмы в небо Бога,
Он кружил, отступая в удалявшемся реве;
Затем просторный и спокойный воздух опять улыбался:
Синее небо, зеленая земля, партнеры царства Прекрасного,
Жили как встарь, товарищи в счастье;
И в сердце мира радость жизни смеялась.
Все утихло сейчас, почва блестела сухая и чистая.
Через все это она не двигалась, не ныряла в тщетные волны.
Из обширности молчаливой себя
Шум Жизни исчез; ее дух был нем и свободен.

     Затем, идя вперед через широкое молчание себя,
Она вошла в упорядоченное Пространство блестящее.
Там Жизнь пребывала в могучем спокойствии;
Цепь была на ее сильном сердце бунтарском.
Смиренная, приученная к скромности шага отмеренного,
Она не хранила более свой неистовый бег и напор;
Она утратила беззаботную величественность своих размышлений
И обильную грандиозность своей царственной силы;
Обуздана была ее могучая пышность, роскошное ее расточительство,
Протрезвели пирующие ее игры вакхической,
Урезаны растратчики на базаре желаний,
Принужден деспотической волей ее фантазии танец,
Холодная флегматичность разгул чувства связала.
Царствие без свободы была ее участь;
Ее министрам подчинялся суверен на престоле:
Ее домом повелевали слуги, разум и чувство,
Ее духа границы они очертили жесткими линиями
И охраняли фалангою бронированных правил
Взвешенное царствие разума, хранили порядок и мир.
Ее воля жила, в твердокаменных стенах закона закрытая,
Ее сила была скована цепью, что притворялась украшением,
Воображение было в тюрьму форта посажено,
Ее фаворит, распутный и ветреный;
Равновесие реальности и резона симметрия
Восседали на его месте под охраной построенных фактов,
Они давали душе скамью Закона для трона,
Для царства – маленький мир правил и линий:
Мудрость эпох, сжатая до строк схолиаста,
Сморщилась, перенесенная в схему тетрадочную.
Всемогущей свободы Духа не было здесь:
Схоластический разум захватил пространства обширные жизни,
Но предпочел жить в убогих, голых комнатах,
Отгороженных от слишком просторной опасной вселенной,
Боясь свою душу потерять в бесконечности.
Даже Идеи широкий простор был разрезан
В систему, к прочным колоннам мыслей прикованную
Или прибитую к твердой почве Материи:
Или даже душа была потеряна в ее собственных высях:
Идеала высоколобому закону послушная
Мысль поставила трон на невещественном воздухе,
Пренебрегая тривиальностью равнинной земли:
Она не впускала реальность жить в свои грезы.
Либо все в систематизированную вселенную шагало:
Империя жизни укрощенным была континентом;
Ее мысли – построенная и дисциплинированная армия;
Одетые в униформу, они сохраняли логику своего места фиксированного
По приказу вымуштрованного центуриона-ума.
Либо каждая заступала на пост свой, подобно звезде,
Или маршировала через фиксированное с постоянными созвездиями небо,
Или свой феодальный ранг среди своей ровни хранила
В не меняющейся космической иерархии неба.
Либо, как высокородная дева с целомудренным взглядом,
Которой запрещено гулять неприкрыто на людях,
Она должна двигаться в изолированных, закрытых покоях,
Ее чувство – в монастыре жить или на путях охраняемых.
Жизнь была препоручена тропинке безопасного уровня,
Она не отваживалась искушать великие и трудные выси
Или взбираться, чтобы быть соседкой одинокой звезды,
Или идти по рискованному краю обрыва,
Или соблазнять опасный смех разрушителей бешенопенных,
Певца авантюры, любителя риска,
Или в свои покои звать пылкого бога,
Или оставить мировые границы и быть там, где их нет,
Страстью сердца встречать Обожаемого
Или воспламенять мир огнем внутреннего Пламени.
Прозы жизни эпитет избитый,
Только разрешенное пространство она должна заполнять цветом,
Не должна вырываться за рамки кабинета идеи,
Нарушать в ритмах слишком высоких или широких.
Даже когда они в воздухе идеальном парили,
Полет мысли не терял себя в синеве неба:
На небесах он сделанный по образцу цветок рисовал
Дисциплинированной красоты и гармоничного света.
Умеренный бдительный дух правил жизнью:
Его действия были орудием изучающей мысли,
Слишком холодной, чтобы воспринять пламя, воспламенить мир,
Либо внимательного резона дипломатичными действиями,
Оценивающего смысл конца представляемого
Или план некой спокойной Воли на высшем уровне,
Или стратегию некой Высокой Команды внутри,
Чтобы завоевать богов потайные сокровища
Или для спрятанного царя некий славный мир покорить;
Не спонтанного себя отражением,
Указателем существа и его настроений,
Крылатым полетом сознающего духа, таинством
Общения жизни с безмолвным Всевышним
Или его чистым движением по пути Вечного.
Или же для тела некой высокой Идеи
Дом был построен из кирпичей, плотно пригнанных слишком;
Действие и мысль сцементированные сделали стену
Маленьких идеалов, ограничивающих душу.
Даже медитация размышляла на узком сидении;
И богослужение повернулось к эксклюзивному Богу,
Вселенскому в часовне молилось,
Двери которой для вселенной были закрыты:
Или преклонял перед бестелесным Имперсональным колени
Глухой к крику и огню любви разум:
Рациональная религия сердце сушила.
Он планировал гладкие действия жизни с этичными правилами
Или предлагал беспламенную и холодную жертву.
Священная Книга на его освященном аналое лежала,
В интерпретации шелковые тесемки обернутая:
Кредо запечатывало ее смысл духовный.

     Здесь была спокойная страна твердого разума,
Здесь ни жизнь, ни голос страсти больше не были всем;
Крик чувства утонул в тишине.
Ни души не было здесь, ни духа, один только разум;
Разум претендовал на то, чтобы быть душою и духом.
Дух себя видел как форму ума,
Сам в славе мысли затерянный,
В свете, что делал невидимым солнце.
Она в прочное и благоустроенное пространство вошла,
Где все было спокойно, каждая вещь на своем месте хранилась.
Каждая нашла, что искала, и цель свою знала.
Все окончательную, завершенную стабильность имело.
Там могучий стоял, что нес властность
На важном лице и держал посох;
Его жест и тон были воплощением приказа;
Окаменелая мудрость традиции речь его высекла,
Его предложения имели привкус пророчества.
"Путешественник иль пилигрим внутреннего мира,
Счастлив ты, ибо достиг нашего блестящего воздуха,
Горящего верховной завершенностью мысли.
О претендент на безупречный путь жизни,
Здесь нашел ты его; отдохни от поиска и живи с миром.
Дом космической определенности – наш.
Здесь истина. Бога гармония – здесь.
Внеси свое имя в книгу элиты,
Допущенная санкцией, что имеют немногие,
Займи свой пункт знания, свой пост в разуме,
Получи в бюро Жизни свой ордер,
И славь свой удел, что тебя одной из нас сделал.
Все здесь, снабженное этикеткой и закрепленное, разум знать может,
Все систематизировано законом, чему Бог жить разрешает.
Это – конец; здесь нет запредельного.
Здесь – безопасность последней стены,
Здесь – ясность меча Света,
Здесь – победа единственной Истины,
Здесь безупречного блаженства сияет бриллиант.
Фаворитом Небес и Природы живи".
Но слишком уверенному и довольному мудрецу
Савитри ответила, в мир его бросив
Взгляд глубокого освобождения, сердца вопрошающий внутренний голос.
Но сердце молчало, лишь чистый свет дня
Интеллекта царил здесь, ограниченный, педантичный, холодный.
"Счастливы те, кто в этом хаосе вещей,
В этом приходе и уходе ног Времени
Может найти Правду единственную, вечный Закон:
Они живут, не тревожимые надеждой, сомнением, страхом.
Счастливы утвердившиеся на фиксированной вере
В этом неясном неустойчивом мире,
Счастливы те, кто посадил в почву сердца богатую
Одно маленькое зернышко духовной уверенности.
Счастливы те, кто на вере стоит, как на камне.
Но должна я пройти, завершенный поиск оставив,
Округленный, непреложный, результат твердый Истины
И это гармоничное строение мира-факта,
Это упорядоченное знание вещей очевидных.
Здесь не могу я остаться, ибо я ищу свою душу".
В этом светлом, удовлетворенном мире ей никто не ответил.
Лишь на свои привычные пути повернули,
Удивляясь, вопрошающего в том воздухе слыша,
Слыша мысли, что еще могут повернуть к Запредельному.
Но некоторые бормотали, проходя из родственных сфер:
Каждый своим кредо судил мысль, что сказала Савитри.
"Кто это, что не знает, что душа –
Это маленькая железа или ошибка секреции,
Беспокоящая здравомыслящее правление разума,
Дезорганизующая функционирование мозга,
Или она – страсть, что ютится в смертном доме Природы,
Или греза, шепчущая в человеческой пещере мысли подземной,
Который хотел бы продлить свой краткий и несчастливый срок
Или к живущему в море смерти цепляется".
Иные думали так: "Нет, это свой дух она ищет.
Великолепная тень имени Бога,
Из царства Идеала бесформенный блеск,
Дух – это Святой Дух Ума²;
Но не касался никто его членов и его лика не видел.
Каждая душа – это великого Отца Сын распятый,
Разум – один родитель этой души, ее причина сознательная,
Земля, на которой дрожит краткий свет преходящий,
Разум – создатель единственный очевидного мира.
Все, что здесь есть,- это часть нашей собственной самости;
Наши умы создали мир, в котором живем мы".
Другой, с неудовлетворенными глазами мистическими,
Что любил свою убитую веру и ее смерть оплакивал, думал:
"Разве здесь еще кто-то остался, кто Запредельного ищет?
Но может ли быть найден путь, открыты ворота?"

     Так она путешествовала сквозь свою безмолвную самость.
На дорогу пришла, пылкой толпою заполненную,
Что спешила, блестящая, огненногая, с глазами, света солнца полными,
Торопящаяся достичь стены мира мистической
И из замаскированных дверей во внешний разум пройти,
Куда ни Свет не приходит, ни мистический голос,
Посланцы из наших сублиминальных величий,
Гости из пещеры тайной души.
Они в смутную духовную дремоту врываются
Или изливают широкое чудо на нашу самость проснувшуюся,
Идеи, что поступью нас посещают лучистой,
Мечты, что на нерожденную намекают Реальность,
Удивительные богини, с глубокими озерами магических глаз,
Сильные ветроволосые боги, несущие арфы надежды,
Великие, лунных оттенков видения, сквозь золотой воздух скользящие,
Стремления грез солнечных головы и звездно-резные члены,
Эмоции, делающие обычное сердце возвышенным.
И Савитри, смешавшись с великолепной толпой,
Стремясь к духовному свету, что несли эти боги,
Подобно им желала спешить мир Бога спасать;
Но она сдержала высокую страсть в своем сердце:
Она знала, что сперва нужно найти свою душу.
Только те, кто себя спасли, спасти могут других.
С противоположными чувствами она встречала загадочную истину жизни:
Они, неся свет страдающим людям,
Спешили энергичными ногами в миры внешние;
Ее же глаза были повернуты к источнику вечному.
Она, протянув свои руки, толпу останавливая, крикнула:
"О счастливая компания светлых богов,
Откройте, кто знает, дорогу, по которой идти должна я, –
Ибо, конечно, то светлое жилище – ваш дом, –
Чтобы найти место рождения оккультного Пламени
И глубокую пещеру моей тайной души".
Один отвечал, указуя в молчащую смутность
На далекой оконечности сна,
На какой-то задний фон внутреннего мира далекий.
"О Савитри, из твоей скрытой души мы приходим.
Мы – посланцы, оккультные боги,
Что помогают тяжелой и серой невежественной жизни людей
К красоте и чуду проснуться,
Их божественностью и славой касаясь;
Во зле мы светим бессмертное пламя добра
И держим факелы знания на дорогах неведения;
Мы – всех людей и твое стремление к Свету.
О человеческая копия и маска Бога,
Ты ищешь божество, которое ты хранишь спрятанным,
И живешь Истиной, которой не знаешь,
Иди по вьющейся широкой дороге мира к ее истоку.
Там, в безмолвии, которого мало достиг кто,
Ты увидишь Огонь, на голом камне горящий,
И глубокую пещеру твоей тайной души".
Затем Савитри, следуя вьющейся великой дороге,
Дошла до тех мест, где та истончилась до узкой тропы,
Протоптанной израненными ногами лишь редких паломников.
Несколько светлых фигур из неведомых глубин появились
И смотрели на нее спокойными глазами бессмертными.
Не было слышно ни звука, могущего нарушить тишину размышляющую;
Одна ощущалась безмолвная близость души.

Конец третьей песни

¹ Peace – мир, покой

Назад

² При буквальном переводе "Святой Призрак Ума" заметен определенный намек, исчезающий при общепринятом "Святой Дух", но поскольку говорящий использует традиционное выражение, оно и было оставлено.

Назад