Шри Ауробиндо

САВИТРИ

Символ и легенда

Часть 2. Книга 7. Книга Йоги

Песнь шестая
Нирвана и обнаружение
Всеотрицающего Абсолюта

Медленное тихое солнце смотрело вниз со спокойного неба.
Разбитый наголову угрюмый арьергард отступления,
Последний дождь журча бежал по лесам
Или стихал, шипящий шелест средь листьев,
И великое голубое очарование неба
Своей улыбки возвращало глубокий восторг.
Его спелое великолепие, не потревоженное ударами пылкого шторма,
Нашло покои для роскоши теплых и мягких дней,
Ночи золотое сокровище осенних лун
Плыло кораблем по ряби пламеневшего воздуха.
И жизнь Савитри была довольна и наполнена счастьем, как жизнь земли;
Она нашла себя, цель своего существа она знала.
Хотя ее царство чудесной перемены внутри
Оставалось невысказанным в ее тайной груди,
Все, что жило вокруг, его магическое очарование чувствовало:
Шелестящие голоса деревьев ветрам о нем сообщали,
Цветы говорили в пылких оттенках о неведомой радости,
Пение птиц стало гимном,
Звери забыли борьбу и жили в покое.
Поглощенные в широкое общение с Незримым
Кроткие аскеты лесов получили
Возвеличивание их одинокого размышления внезапное.
Это светлое совершенство ее состояния внутреннего
Переливалось через край в ее внешнюю сцену,
Делало прекрасными естественные, обыденные, скучные вещи
И действия – чудесными, и время – божественным.
Даже мельчайшая и самая грязная работа стала
Довольством и сладостью, великолепным таинством,
Подношением, предложенным самости великого мира
Или службой Одному в каждом и всем.
Все наводнял свет из света ее существа;
Танец ударов ее сердца сообщал блаженство:
Счастье других росло, разделенное с нею, ее прикасанием,
И находило какое-то утешение горе, когда она была близко.
Над возлюбленной головой Сатьявана
Она не видела ныне темной, летальной орбиты Судьбы;
Золотое кольцо вокруг солнца мистического
Раскрывало ее новорожденному предсказующему зрению
Суверенной жизни циклический круг.
В ее видениях и глубоко вырезанных грезах правдивых,
В кратких, зыбучих песках тяжелой завесы грядущего,
Он не лежал по декрету печальному
Жертвой в мрачной пещере смерти
И ни уносило его в блаженные регионы далеко от нее,
Сладость теплого восторга земли позабывшего,
Забывшего страстное единство любовных объятий,
Освобожденного в самопоглощенном блаженстве бессмертия.
С ней все время он был, живая душа,
Что встречала ее глаза близкими глазами влюбленными,
Живое тело, близко к радости ее тела.
Но уже не в этих великих диких лесах
В родстве с днями птицы и зверя
На уровне коричневой груди земли неприкрашенной,
А среди мыслящих, высоко возведенных жизней людей,
В задрапированных палатах, на кристальных полах,
В укрепленных башнях или охраняемых приятных прогулках,
На расстоянии еще более близком, чем ее мысли,
Тело близко к телу, душа близко к душе,
Двигаясь словно общим дыханием и волей,
Они были связаны в едином вращении их дней
Вместе любви атмосферой невидимой,
Неразлучные, как небо с землею.
Так, какое-то время она шла по Тропе Золотой;
Это было солнце перед Ночью бездонной.
     Однажды, когда она сидела в глубоком счастливом раздумье,
Еще дрожа от крепких объятий возлюбленного,
И делала свою радость мостом между землею и небом,
Под ее сердцем зазияла внезапно пучина.
Широкий и безымянный страх толкнул ее нервы,
Как дикий зверь тащит свою полуубитую жертву;
Казалось, у него нет берлоги, из которой он прыгнул:
Он был не ее, его причина незримая скрыта.
Затем, нахлынув, пришел его обширный и ужасный Источник.
Бесформенный Страх с бесформенными бесконечными крыльями,
Наполнявший вселенную своим опасным дыханием,
Тьма более густая, чем принести может Ночь,
Окутала небо и овладела землею.
Катящейся волной немой смерти пришел он,
Огибая кругом далекие края трясущегося шара земного,
Стирая небо своим шагом огромным,
Он желал вычеркнуть задушенный и замученный воздух
И кончить сказку радости жизни.
Он, казалось, само ее существо запрещает,
Отменяя все, чем ее природа жила,
Он старался стереть ее тело и душу,
Какого-то полувидимого Незримого хватка,
Океан суверенной мощи и ужаса,
Персона и черная бесконечность.
Он, казалось, кричал ей без слов и без мысли
Послание своей черной вечности
И своих безмолвий значение жуткое:
Из какой-то угрюмой, чудовищной шири восставший,
Из пучинной глубины горя и страха,
Выдуманный какой-то слепой невзирающей самостью,
Сознание существа без его радости,
Лишенное мысли, не способное к блаженству,
Что жизнь ощущало пустой и не находило нигде душу,
Голос, обращенный к немой муке сердца,
Сообщал полностью смысл несказанных слов;
В своих собственных глубинах она мысль непроизнесенную слышала,
Что делала нереальным мир и весь смысл жизни:
"Кто ты, что требуешь венца рождения отдельного,
Иллюзии твоей души реальности,
И персонального божества на земном шаре невежественном
В несовершенного человека теле животном?
Не надейся быть в мире боли счастливой,
Не мечтай, слушая несказанное Слово
И ослепленная невыразимым Лучом,
Превзойдя безмолвного Суперсознания царство,
Дать Непостижимому тело
Или для санкции восторгу твоего сердца
Обременить блаженством безмолвного молчаливого Всевышнего,
Оскверняя его нагую святость бесформенную,
Или в свою палату звать Божество
И сидеть с Богом, человеческую радость вкушая.
Я создал все, все я пожираю;
Я есть Смерть и жизни темная, ужасная Мать,
Я – Кали, нагая и черная, в мире,
Я – Майя, и вселенная есть мой обман.
Я человеческое счастье своим опустошаю дыханием
И убиваю волю жить, радость быть,
Чтобы все могло пройти назад, в небытие,
И лишь один остаюсь, абсолютный и вечный.
Ибо лишь пустой Вечный может быть истинен,
Все остальное – это вспышка и тень в стекле светлом Разума,
Разум – пустое зеркало, в котором Неведение видит
Великолепную фигуру своей собственной фальшивой самости
И как великолепный и прочный мир видит грезы.
О душа, изобретатель мыслей и надежд человека,
Ты сама – изобретение потока мгновений,
Центр иллюзии или тонкая точка вершины,
Себя узнай, наконец, и существование тщетное кончи".
Тень отрицающего Абсолюта,
Нетерпимая Тьма путешествовала, вздымаясь, проходя мимо,
И слабел в ней тот грозный Голос.
Позади он оставил ее внутренний мир пустыней лежащей,
Бесплодная тишина на ее сердце нависла,
Ее царства восторга там не было больше;
Лишь ее душа оставалась, опустевшая сцена,
Вечной Воли ожидая неведомой.
Затем с высот более великий Голос пришел вниз,
Слово, что коснулось сердца и нашло душу,
Голос Света после голоса Ночи:
Крик Пучины вызвал Неба ответ,
Мощь шторма, преследуемая могуществом Солнца:
"О Душа, не обнажай своего царства врагу,
Согласись свою царскую привилегию блаженства спрятать,
Пусть Судьба и Время свои пути обнаружат
И в твои ворота громовым стуком ударят.
Спрячь, пока можешь, свое сокровище отдельной себя
За твоих глубин светлым валом,
Пока более обширной империи она частью не станет.
Однако не для себя одной Сам завоеван:
Не довольствуйся одним завоеванным царством;
Приключение – сделать все целым миром твоим,
Прорваться в более великие царства поверни свою силу.
Не бойся быть ничем, ибо ты можешь быть всем;
Согласись на пустоту Всевышнего,
Ибо все в тебе может достичь своего абсолюта.
Маленьким человеком на земле быть согласись,
Препятствующим божественности твоей новорожденной,
Ибо человек свою высшую самость найти может в Боге.
Если для себя одного ты пришел,
Бессмертный дух, в мир смертного,
Найти свое светлое царство во тьме Бога,
Одну сияющую звезду, в Несознания царстве,
Одну дверь в Неведении, открытую свету,
Какая вообще нужда была тебе приходить?
Ты пришел вниз, в борющийся мир,
Помочь страдающей и слепой смертной расе
Открыть к Свету глаза, что не могли видеть,
Блаженство вниз принести в сердце горя,
Сделать твою жизнь мостом меж землею и небом;
Если ты трудящуюся тяжко вселенную хочешь спасти,
Широкое, вселенское страдание чувствуй как свое собственное:
Ты должен терпеть горе, что требуешь ты исцелить;
Несущий день должен в самой темной ночи идти.
Тот, кто, хочет спасти мир, должен разделить его боль.
Если он горя не знает, как найдет он от горя лекарство?
Если высоко он гуляет над головой смертности,
Как смертный достигнет той слишком высокой дороги?
Если они видят одного из своих, взобравшегося на небесные пики,
Тогда изучить тот подъем титанический люди могут надеяться.
Бог должен быть рожден на земле и быть как человек,
Чтобы человек как Бог вырасти мог.
Тот, кто хочет спасти мир, должен быть един с этим миром,
Всех страдающих существ держать в своего сердца пространстве
И терпеть горе и радость всего, что живет.
Его душа должна быть шире вселенной
И вселенную чувствовать как самое свое вещество,
Отвергая персональность мгновения,
Знать себя старше, чем рождение Времени,
Творение – в сознании своем эпизодом,
Арктур и Белфегор – крупинками пламени,
Кружащимися в уголке ее безграничной самости,
Разрушение мира – штормом преходящим и маленьким
В спокойной бесконечности, которой он стал.
Если ты хочешь немного ослабить обширную цепь,
Назад отступи из мира, что создан Идеей,
От селекции твоим умом Бесконечного,
От глянца, что твои чувства наводят на Бесконечного Малого танце,
Тогда ты узнаешь, как великое рабство пришло.
Всякую мысль из себя прогони и будь пустотой Бога.
Тогда ты откроешь Непостижимого
И осознание Суперсознательного на твоей вершине вырастет;
Вид Бесконечности твой взгляд пронзит;
Ты посмотришь в глаза Неизвестному,
Найдешь скрытую Правду в вещах, что фальшивыми и недействительными кажутся,
Позади вещей узнаешь Мистерии обратную сторону.
Ты станешь единой с обнаженной реальностью Бога,
И с тем чудесным миром, которым он стал,
И с более божественным чудом, что еще только будет,
Когда Природа, которая сейчас – несознательный Бог,
Полупрозрачная, в свет Вечного вырастет,
Ее зрение станет его, ее прогулки – его шагами могущества,
И жизнь духовной наполнится радостью,
И Материя станет невестой желанною Духа.
Согласись быть никем и ничем, Времени труд раствори,
Отбрось свой разум, отшагни из формы и имени.
Аннулируй себя, ибо лишь Бог может быть".

     Так говорил могучий Голос вздымающийся,
И Савитри слушала; она склонила голову и размышляла,
Погрузив глубокое внимание в себя,
В уединении своей души в Ночи безмолвной.
Поодаль, став назад, спокойная и обособленная,
Свидетельница драмы себя,
Изучающая свою собственную внутреннюю сцену,
Она наблюдала страсть и труд жизни
И слышала в переполненных проходах ума
Непрекращавшийся топот и бег своих мыслей.
Всему она подняться позволила, что суету выбирало;
Ничего не зовя, не принуждая, не запрещая,
Все она оставила сформированному во Времени процессу
И свободной инициативе воли Природы.
Так, следуя комплексной человеческой роли,
Она слышала голос суфлера за сценами,
Постигала либретто первозданного место
И тему органа композитора-Силы.
Она заметила все, что из глубин человека вставало,
Животные инстинкты, среди деревьев жизни крадущиеся,
Импульсы, что шепчут сердцу,
И громовую погоню страсти, по нервам несущуюся;
Она видела Силы, что из Пучины таращились,
И бессловесный Свет, что освобождает душу.
Но, в основном, ее взгляд преследовал рождение мысли.
Освобожденная от зрения поверхностного разума,
Она не останавливалась наблюдать их случай легальный,
Выход форм из учреждения мозга,
Его фабрику мысли-звуков и слов беззвучных
И голосов, складированных внутри, людьми неуслышанных,
Его монетный двор, казну блестящих монет.
Это были лишь фишки в игре символической разума,
Граммофонные диски, репродукции фильмы,
Список символов, шифр и код.
В нашем невидимом тонком теле рождается мысль,
Или в него она входит из поля космического.
Часто из ее души выходила обнаженная мысль,
Светясь устами мистическими и глазами чудесными;
Или из ее сердца появлялся некий лик пламенеющий
И смотрел в поисках жизни и любви и страстной правды,
Устремлялся к небу или обнимал мир,
Или вел фантазию, словно месяц плывущий,
Сквозь туманное небо обычных человеческих дней,
Среди сомнительных несомненностей земного знания,
Небесной красоте веры придавал форму,
Словно над цветочными оттисками в грязной комнате
Смеялась в золотой вазе роза живая.
Волшебник сидел в глубине ее сердца,
Принуждал шагать вперед, смотреть вверх,
Пока чудо не впрыгнет в грудь освещенную
И жизнь с преображающей надеждой не станет чудесной.
Видящая воля размышляла между бровями;
Мысли, светлые Ангелы, стояли за мозгом
В блестящей броне, сложив руки в молитве,
И лили лучи неба в форму земную.
Из ее груди пылали фантазии,
Красота неземная, касания исключительной радости,
Планы чуда, грезы восторга:
Вокруг лотоса пупка близко толпясь,
Ее обширные ощущения миров изобилующих
Струили свои немые движения Идеи несформированной;
Наводняя маленький цветок горла чувствительный,
Они несли свои непроизносимые резонансы безмолвные,
Чтобы зажечь фигуры речи небесной.
Ниже желания формировали свою бессловесною жажду,
И физической сладости страсть и экстаз
Переводили в акценты крика
Свое восприятие объектов, свое объятие душ.
Мысли тела ее поднимались из ее сознательных членов
И несли свои стремления к его короне мистической,
Где Природы журчания встречает Несказанное.
Но смертному, заточенному во внешнем уме,
Все должны предъявлять свои паспорта у его двери;
Они, должны надевать официальные шапки и маски
Или проходить как изделия мозга,
Незнающего их тайной истины и источника скрытого.
Лишь внутреннему разуму говорят они прямо,
Обретают тело и голос,
Их прохождение зримо, их сообщение понятно и слышно,
Их место рождения и натальный знак найдены,
Стоя исповедываются бессмертия зрению,
Нашей природы посланцы – душе-свидетелю.
Непроницаемые, скрытые от смертного чувства,
Дома духа комнаты внутренние
Раскрыли ей своих гостей и события;
Глаза смотрели сквозь щели в незримой стене,
И через тайну незримых дверей
Туда, в маленькую переднюю комнату ума, приходили
Мысли, что наш ограниченный человеческий диапазон расширяли,
Поднимали Идеала полупогасший или спускающийся факел
Или вглядывались через конечное на бесконечное.
На невидимое зрение открылось
И воспринимались формы, которые смертные не видят глаза,
Звуки, что смертное ухо слышать не может,
Неосязаемых касаний блаженная сладость;
Объекты, что для нас – пустой воздух,
Были там веществом ежедневного опыта
И обычной пищей для мысли и чувства.
Существа тонких царств появлялись,
Сцены, скрытые от нашего чувства земного;
Она видела жизнь континентов далеких
И не заглушенные расстоянием голоса;
Она ощущала движения, пересекающие умы неизвестные;
Перед ее глазами проходили события прошлого.
Мысли великого мира стали частью ее собственных мыслей,
Немые вовеки никем не разделенные чувства,
Идеи, что никогда не находили своего выражения.
Бессвязные намеки подсознания смутного
Открывали нагое значение, искривленное, глубокое, странное,
Их нечленораздельной речи секрета причудливого,
Их связь с лежащей в основе реальностью.
Невидимое становилось зримо и слышно:
Из суперсознательного поля вниз прыгали мысли,
Как орлы, устремляющиеся с невидимых пиков,
Мысли проблескивали из укрытых сублиминальных глубин,
Как золотые рыбы из скрытого моря.
Этот мир – неразрывная тотальность обширная,
Глубокая солидарность объединяет его противоположные силы;
Вершины Бога глядят назад на немую Пучину.
Так, человек, эволюционизирующий к божественным высям,
Еще беседует с животным и с Джинном;
Человеческое божество со звездочета глазами
С первобытным зверем еще живет в одном доме.
Высокое встречается с низким, все единый есть план.
Так она много рождений мысли заметила,
Если родиться может то, что является вечным;
Ибо Вечного силы подобны ему,
Безвременные в Безвременном, во Времени постоянно рождаемые.
Она также видела, что все во внешнем уме
Сделано, не рождено, непрочный продукт
Создан земной силой на фабрике тела.
Этот разум есть маленькая динамо машина,
Производящая непрерывно, пока не износится,
Из сырого материала, взятого из внешнего мира,
Образцы, набросанные художником Богом.
Часто наши мысли – это законченные космические изделия,
Впущенные безмолвными воротами офиса
И через подсознания галереи прошедшие,
Затем выпущенные на рынок Времен, как лично сделанные.
Ибо ныне они несут живой личности штамп;
Трюк, особый оттенок утверждает их его собственностью.
Все есть хитрость Природы, и эта – тоже ее.
Нам задания даны, мы – лишь инструменты;
Ничего из того, что мы создаем, не принадлежит нам:
Сила, что действует в нас – не наша.
Гениальность тоже получена из высокого источника некоего,
Скрытого в тайне небесной,
Работа, что дает ему бессмертное имя.
Слово, форма, очарование, слава и грация –
Это искры, посланные из огромного Пламени;
Образцы из лаборатории Бога,
От которого патент на земле он имеет,
Приходят к нему, обернутые в золотые покровы;
Он прислушивается в ожидании стука почтальона от Вдохновения
И принимает посылку бесценного дара,
Немного испорченную получателем разумом
Или с мануфактурой его мозга смешанную;
Чем менее изуродованную, тем более божественную.
Хотя его эго мир для своего использования требует,
Человек есть для космической работы динамо;
Природа в нем главным образом трудится, Бог высоко отдыхает:
Лишь его души восприятие есть его собственность.
Эта независимая, некогда сила верховная,
Саморожденная до того, как была вселенная сделана,
Принимая космос, раба Природы принимает обязанность,
Пока не станет он ее человеком свободным или рабом Бога.
Такова наружность в нашем смертном фасаде;
Наша более великая истина существа лежит позади:
Наше сознание космическим и необъятным является,
Но лишь когда мы пробиваемся через стену Материи,
В духовной обширности мы можем стоять,
Где мы можем жить господами нашего мира,
Где разум – лишь средство, а тело – лишь инструмент.
Ибо над рождением тела и мысли
Истина нашего духа живет в обнаженной душе
И с той высоты мир обозревает, несвязанная.
Из разума, чтобы от его закона спастись, встала Савитри,
Чтобы тот мог спать в некой глубокой тени себя
Или в молчании Незримого стихнуть.
Высоко она поднялась и стояла, от Природы свободная,
И видела жизнь творения с далеких высот,
Оттуда на все она возложила свою суверенную волю
Все посвятить покою Бога безвременному:
Затем все стало спокойным в пространстве ее существа,
Лишь иногда мелкие мысли поднимались и падали,
Как на тихом море спокойные волны,
Или бежали, как рябь по уединенному омуту,
Когда камень случайный нарушает его грезящий отдых.
Но фабрика разума прекратила работу,
Там не было звука пульса динамо,
Туда не проходил зов с полей жизни безмолвных.
Затем даже эти движения не поднимались в ней больше;
Ее разум сейчас как пустая просторная комната выглядел
Или как беззвучный, мирный ландшафт.
Это люди зовут тишиной и зовут миром.
Но в ее более глубоком зрении там все пока оставалось,
Пузырясь хаосом под крышкою;
Чувства и мысли призывали к слову и действию,
Но не находили отклика в замолкшем мозгу:
Все было подавлено, но ничего покамест не вычеркнуто;
Каждый момент могучий взрыв приходил.
Затем стихло и это; тело камнем казалось.
Все ныне стало пустотой, широкой и мощной,
Но все еще исключенной из молчания вечности;
Ибо до сих пор был далек покой Абсолюта
И океан тишины Бесконечности.
Даже сейчас какие-то мысли могли пересечь ее одиночество:
Не из глубин и не изнутри они нарастали,
Брошенные вверх из бесформенности найти форму,
Они не говорили о нужде тела, жизни зов не озвучивали.
Они казались нерожденными, не созданными в человеческом Времени,
Дети космической Природы из далекого мира,
Формы Идеи в броне полной слов
Спешили, как в чужих краях путешественники.
Из какого-то далекого пространства они, казалось, приходят,
Словно несомые на крыльях широких, подобных белым, большим парусам,
Они входили с легкостью, внутреннего уха достигнув,
Будто пользовались естественным, привилегированным правом
В высоких царских воротах души.
Их путь пока что лежал глубоко скрытый в свете.
Затем, глядя, чтобы узнать, откуда приходят незваные гости,
Она смотрела на необъятность духовную,
Пронизывающую и окружающую мировое пространство,
Как эфир – наш ясный осязаемый воздух,
И на мысль, в ней плывущую спокойно под парусом.
Как корабль гладко скользит, приближаясь к своему порту,
Не зная об эмбарго и о блокаде,
Уверенный в праве на вход, в печати визы,
Она в безмолвствующий город мозга вплывала
К своей привычной, ожидаемой пристани,
Но встречала препятствующую волю, дуновение Силы
И тонула, пропав в необъятности.
После долгой, незаполненной паузы появлялась другая,
И одна за другой они внезапно всплывали,
Нежданные визитеры ума, из Незримого,
Как далекие паруса на море пустынном.
Но вскоре ослабла эта коммерция, никто не достигал берега разума.
Затем все стало тихо, ничто не двигалось больше:
Неподвижный, самоувлеченный, безвременный, уединенный,
Безмолвный дух пронизывал Пространство безмолвное.

     В той абсолютной тиши, нагой и грозной,
Всеотрицающая Пустота промелькнула Верховная,
Что требовала своего мистического Ничто суверенного права
Вычеркнуть Природу и отменить душу.
Даже нагое ощущение себя стало бледным и тонким:
Имперсональное, без особенностей, признаков, форм,
Незаполненное чистое сознание разум сменило.
Ее дух казался субстанцией имени,
Мир – нарисованным символом, надетым на самость,
Греза образов, греза звуков
Подобие вселенной выстраивала
Или сообщала духу видимость мира¹.
Это было самовидением; в том нетерпимом молчании
Ни представление, ни понятие не могли принять форму,
Там не было чувства, чтобы вставить в каркас фигуру вещей,
Там было тонкое самозрение, но не мысль, что вставала бы.
Эмоции глубоко внизу спали в сердце безмолвном
Или лежали, похороненные на мирном кладбище:
Все чувства казались неподвижными, тихими или умершими,
Словно сердца струны протертые больше служить не могли,
Словно радость и горе никогда больше подняться не смогут.
Сердце продолжало стучать с бессознательным ритмом,
Но не шло из него ни ответа, ни крика.
Тщетны провокации были событий;
Ничего внутри не отвечало касанию внешнему,
Не возбуждался ни один нерв, реакции не было.
Но еще ее тело двигалось, говорило и видело;
Оно понимало без помощи мысли,
Оно говорило то, что было нужно сказать,
Оно делало то, что быть должно было сделано.
За действием не было личности,
Не было разума, что выбирал или пропускал подходящее слово:
Все работало, как безошибочная машина способная.
Словно продолжая старые обороты привычные,
И принуждаемое старой неисчерпавшейся силой,
Устройство выполняло работу, для которой оно было создано:
Ее сознание смотрело и не принимало участия;
Все поддерживало, ни в чем не участвовало.
Там не было могучей инициирующей воли;
Бессвязность, пустоту пересекая стабильную,
Скользила в порядок связного случая.
Чистое восприятие было единственной силой,
Что стояла позади ее действий и зрения.
Если бы ушло и оно, все объекты стали б инстинктами,
Ее личная вселенная существовать перестала бы,
Дом, который она построила из кирпичей мысли и чувства
В начале после рождения Пространства.
Это зрение было идентично со зрелищем;
Оно знало без знания все, что быть могло знаемо,
Оно на мир проходящий беспристрастно смотрело,
Но в том же безразличном не волнующемся взгляде
Видело также его нереальность бездонную.
Фигуры космической игры оно наблюдало,
Но мысль и внутренняя жизнь в формах, казалось, умерли,
Отмененные ее собственным разрушением мысли:
Пустая физическая скорлупа существовала еще.
Все казалось самого себя тенью блестящей,
Сцен и образов космическим фильмом:
Длящаяся масса и очертание холмов
Были узором, в уме молчащем набросанным,
И хранили дрожащую фальшивую твердость
Постоянными ударами зрения призрачного.
Лес, с его изумрудным обилием,
Одел своим видом оттенков неясное пустое Пространство,
Краски живописи пустоту скрывали поверхностную,
Что мерцала на краю растворения;
Небеса голубые, иллюзия глаз,
Накрывали разума иллюзию мира.
Люди, что под нереальным небом гуляли,
Подвижными марионетками из картона казались,
Толкаемыми по земле руками незримыми,
Или движущимися картинками в фильме Фантазии:
Души внутри не было, ни силы жизни.
Вибрации мозга, что предстают словно мысль,
Нервов быстрый ответ на стук всех контактов,
Трепетания сердца, ощущаемые как любовь, как радость и горе,
Были судорогой тела, их мнимой самостью,
Которую тело выковало из газа и атомов,
Производства Майи ложь сфабрикованная,
Его жизнь – сон, Пустотой спящей видимый.
Животные одинокие или стада на полянах
Бежали, как мимолетные видения красоты и грации,
Выдуманные неким всесозидающим Глазом.
Но что-то там было, за блекнущей сценой;
Куда бы не повернула она, на что бы она не взглянула,
То постигалось, но притом было от разума и от зрения скрыто.
Единственно реальное Одно закрывало себя от Пространства
И стояло в стороне от идеи о Времени.
Его истина избегала оттенка, линии, формы.
Все остальное становилось несубстанциональным, самоаннулированным,
Лишь То казалось всегда длящимся, истинным,
Но при этом нигде не жило, оно было вовне времени.
Лишь оно могло оправдать зрения труд,
Но зрение не могло для него подобрать форму;
Оно лишь могло утолить неудовлетворенное ухо,
Но слух внимал тщетно звук ускользающий;
Оно не отвечало чувству, не звало к Разуму.
Оно встречало ее как неуловимый, неслышимый Голос,
Что говорит из Непостижимого вечно.
Оно встречало ее как вездесущая точка,
Свободная от измерений, нефиксированная, невидимая,
Одно единство его удара умноженного,
Подчеркивающего его вечность единственную.
Оно встречало ее как некоего обширного Ничто необъятность,
Бесконечное Нет всему, что, кажется, есть,
Бесконечное Да тому, что непредставимо вовеки,
Всему, что невообразимо, немыслимо,
Вечное зеро или подсчету не поддающееся Нечто,
Бесконечность без пространства и места.
Вечность и бесконечность, в то же время, казались только словами
Применяемыми тщетно некомпетентностью разума
К его единственной громадной реальности.
Мир – лишь искорка-вспышка из его света,
Все мгновения из его Безвременья сверкают,
Все объекты – Бестелесного отблески,
Что исчезают из Разума, когда зримо То.
Оно, словно щит, перед своим ликом держало
Сознание, что без зрителя видело,
Истину, где нет ни знания, ни познающего, ни познаваемого,
Любовь, собственным восторгом своим очарованную,
В которой Любимого нет, нет Возлюбленной,
Вносящих свои персональные страсти в Обширность,
Всемогущая Сила в покое,
Блаженство, которого никто никогда вкусить не может надеяться.
Оно вычеркивало обман убедительный самости;
Правда в ничто была его могучим ключом.
Если бы все существование могло отказаться бы быть
И найти убежище в руках Небытия Бытие,
А Небытие могло бы вычеркнуть его зашифрованный круг,
Тогда некий проблеск той Реальности мог показаться бы.
К ней пришло освобождение бесформенное.
Некогда погребенная заживо в мозге и в плоти,
Она восстала из тела, из разума, жизни;
Она не была больше Персоною в мире,
Она спаслась в бесконечность.
Что некогда было ею самою, исчезло;
Там не было ни каркаса вещей, ни фигуры души.
Эмигрант из владения чувства,
Бегущая от неизбежности мысли,
Избавленная от Знания и от Неведения,
Спасенная от истинного и от неистинного,
Она убежище Суперсознания разделила высокое
За пределами саморожденного Слова, нагая Идея,
Первая неприкрашенная прочная почва сознания;
Существ не было здесь, существование не имело здесь места,
Здесь не было искушения радости быть.
Невыразимо стерта, ни единицы, ни нуля,
Исчезающий след, как черта фиолетовая,
Бледная запись просто себя, ныне прошедшей,
В непостижимом она была точкой.
Лишь какая-то последняя отмена сейчас оставалась.
Аннигиляции неясный, не поддающийся определению шаг:
Память о бытии была еще здесь
И от небытия ее отдельно хранила:
Она была в Том, но еще Тем не стала.
Эта тень самой себя, так к ничто близкая,
Могла стать снова для самости точкой опорою жизни,
Вернуться из Непостижимого
И быть тем, что некая мистическая ширь может выбрать,
Равно как тем, чем Непостижимый решит,
Она могла быть ничем или стать заново Всем,
Или, если бы всемогущий Ноль принял форму,
Появиться как кто-то, и спасти мир.
Она даже могла изучить, что содержит мистический шифр,
Этот кажущийся выход или конец всего завершенный
Мог быть темным, мрачным проходом, скрытым от зрения,
Ее состояние – заслоняющей раковиной затемненного солнца
На его тайном пути к Невыразимому.
Даже сейчас ее великолепное существо могло снова вспыхнуть
Из молчания и из недействительности,
Сверкающая часть Всечудесного,
Сила некоего всеутверждающего Абсолюта,
Сияющее зеркало Истины вечной,
Чтобы показать Одному-во-всем его проявленный облик,
Душам людей – их идентичность глубокую.
Либо она могла пробудиться в спокойствии Бога
За пределами космического дня и космической ночи
И умиротворенно покоится в его белой вечности.
Но сейчас это было нереальным или далеким,
Или в бездонной пустоте мистической скрытым.
В бесконечном Ничто последний был знак
Или еще оставалась Непостижимым Реальность.
Одинокий Абсолют отрицал все:
Он стер невежественный мир из своего одиночества
И утопил душу в своем вечно длящемся мире².

Конец шестой песни

¹ World – мир, вселенная

Назад

² Peace – мир, покой

Назад