Мать
Агенда
Том 7
Апрель 1966
6 апреля 1966
После прослушивания
писем и докладов
«секретарей»
Помолчим немного? [в медитации]… Мне станет лучше.
Не могу сказать, что эти люди точно утомляют меня, но клетки ощущают некое давление путаницы, это вредит им. Это как быть заточенным в замок путаницы, и это вредит им. И каждый день одно и то же. Я говорю им — они мне не верят. Они думают, что это шантаж! Так что… я испытываю очень трудные моменты, очень трудные. Затем все приходит в норму.
(медитация)
*
* *
(Затем Мать переписывает несколько строчек «Савитри», которые она только что перевела, и ее рука делает помарку)
Все время, постоянно происходят совершенно забавные маленькие вещи. Маленькая рука — совсем маленькая рука — для забавы взяла мою руку и стала писать. Для забавы! Так что мне все время надо быть начеку!… Это был кто-то, кто все смеялся и смеялся и смеялся! Это так живо — так живо, так кишит вещами — и мы не видим ничего. Но я вижу. Раньше не видела, но теперь я вижу все это [Мать смеется]. О! Будь у нас время, я рассказала бы о стольких забавных вещах.
9 апреля 1966
(По поводу книги, которую сейчас пишет Сатпрем – «Саньясин»)
Я по-прежнему вижу то видение, которое у меня было. 41 Странно, это была одна из самых неожиданных вещей, в том смысле, что я не имела никакой ментальной подготовки: я вдруг увидела Саньясина, упершегося в стену, и какой-то ураган приближался к нему. Это был ураган шума, криков… Ничего не было видно; не было видно ничего, кроме силы вибраций, поднимавшейся, как гроза; позади него была стена, и был какой-то ветер, предвещавший бурю, а перед ним зияла пропасть.
И это видение затронуло такие глубокие струны, что всякий раз, когда я слышу «Саньясин», я вижу это. Это странно… Он прислонился к стене: там – небо, вон там – пропасть, а здесь – крики, ветер и буря — словно вихри, собранные по земле бурей. Ветер раздувал его одежду и… он бросился в бездну.
Спина прижата к стене, на вершине холма. Не высокой горы: холма. На вершине холма: виден пологий склон и монастырская стена.
Это видение еще живое и ясное-ясное… Я почти могла бы сделать иллюстрации для обложки твоей книги!
Кроме того, это очень символично: буря протеста, не правда ли, протеста ЗЕМЛИ против принципа Саньясы. Это очень символично. И это великолепный образ в том смысле, что в нем есть большое величие.
13 апреля 1966
(Снова о книги Сатпрема «Саньясин»)
Эти утром я опять из-за тебя поднялась на полчаса позже!
Почему это так трудно?
[Смеясь] Это то, чего я не понимаю! Этого не должно быть. Была ли у тебя «идея», что будет трудно? Не началось ли это с идеи, что пойдет трудно?
Да.
Ну и вот.
И к тому же мне было трудно избавиться от старой формы.
Да, да.
Это сильно мне мешает.
Да, все старые привычки.
Я постоянно делаю и переделываю, потому что отдаю себе отчет в том, что это старая форма книги, которую я раньше видел. 42
И также старый способ работы, вот в чем дело.
Я сразу же отдаю себе в этом отчет, потому что я немедленно чувствую, что это «литература».
Да, это так.
Но по поводу этой книги мы встречались с тобой в совершенно новом месте, мой мальчик, совершенно новом, и это так чудесно! Это чудесное место, в котором нет никаких необходимостей и принуждений земли, что есть здесь. Оно такое светлое, такое новое, и в то же время такое точное, такое четкое. Этой ночью оно имело оттенки от серебристо-голубого до жемчужно-серого, и имело такие четкие формы, но без жесткости и банальности земных вещей. И там работается так просто, без усилий… Я ежедневно поднимаюсь в одно и то же время, в половине пятого; что же, уже во второй раз (я когда-то говорила тебе об этом) я встаю без десяти пять вместо половины пятого. И я приходила точно из того же места. И поскольку в это время ты спишь, то мне казалось, что это обязательно должно входить в тебя, нет? В пробужденном состоянии это может и не коснуться, но там… И, кроме того, одна твоя часть совершенно сознательна там. Так что то, что мешает тебе находиться под этим влиянием, это, должно быть, весь слой старых вещей.
Да, все старые формы книги здесь.
Вот в чем дело.
Это войдет — «войдет», это обязано войти, поскольку ты бываешь там, в том месте, и когда ты просыпаешься, эта часть входит в тебя; единственно, обычная активность мешает чувствовать это влияние. Но это медленно происходит; разница в том, что вместо того, чтобы стать открытием, это медленно разворачивается как постепенное влияние.
Это будет действовать.
Есть и другая вещь: при переходе от одного сознания к другому бывает момент, когда ты чувствуешь себя совершенно по-идиотски — ты не можешь больше думать, не можешь больше ничего делать, ни на что больше не годишься, не имеешь контакта с вещами. Там всегда есть трудный переход. Даже сейчас, что касается тела, каждой части, когда происходит изменение (то, что я называю «сменой господина»), есть переходный период, когда тело совершенно ни на что не годится, такое впечатление, что это конец. В первое время беспокоишься, затем это входит в привычку, а потом остаешься спокойным; затем вдруг вспыхивает свет.
*
* *
(Суджата дает Матери недавно названный цветок: «Материальная сила лечения» 43 )
Я хотела бы, чтобы это постоянно установилось. Когда кто-то говорит мне: «Мне больно здесь», я провожу вот так свою руку, и боль уходит.
Руки чувствуют, они чувствуют, что это возможно. Они так сознают Вибрацию — они чувствуют, что все возможно. На днях упала Е, я уж не знаю как, она повредила колено, нога вся была в синяках и царапинах. Она носит платья, доходящие только до туда (!), так что я увидела. Я спросила ее: «Что случилось?». Она ответила: «Я упала.» И тогда эта рука [правая рука] совершенно спонтанно прошла над ее коленом, вот так, и я почувствовала все вибрации на кончиках своих пальцев: это как иглы — иглы света — и это вибрирует и вибрирует и вибрирует. Так что я положила свою руку вот так, и у нее сразу же вырвалось: «О!…». Она была изумлена: вся боль ушла.
Но оставались еще следы, синяки — они должны исчезнуть, но на это требуется время. На мне эффект почти мгновенный, особенно с правой рукой.
Но я хотела бы некоего абсолюта. Ведь решение вмешаться совсем не было ментальным: просто вдруг рука была принуждена сделать это, она и сделала это. Что же, это должно быть абсолютным… Еще есть влияние мышления других людей и всего такого, что за никчемная путаница!
*
* *
(Чуть позже Мать перекладывает в стопку ответ, который она только что послала одной ученице)
Эта девушка писала мне несколько раз (есть несколько таких девушек), у нее хорошо сложенное тело, которое, должно быть, достаточно крепкое и здоровое, но у нее эмоциональный и сентиментальный витал, и… [с небольшой иронией], эти девушки не чувствует себя «любимыми», как бы им этого хотелось. В результате у одной болит живот, у другой еще что-то. Наконец, она написала мне: «В чем дело?». И на днях я сказала себе: «Почему бы мне не написать им?» Так что я написала:
«Вы чувствуете себя одинокими, потому что хотите, чтобы вас любили. Учитесь радости любви без требований, просто ради РАДОСТИ ЛЮБВИ — самой чудесной радости в мире — и вы больше никогда не будете одиноки.»
Это, мой мальчик, для меня является ключом. Ключом, решающим все проблемы — для меня. Я не говорю, что вечно будет так; это не высочайшая истина, но для моего сегодняшнего переживания сегодняшнего времени это ключ. 44
16 апреля 1966
(Мать дает Сатпрему запись, которую она озаглавила «Ступени Любви»)
Последние «ступени» — абсолютно чистая Вещь. И сила… созидательная и трансформирующая сила этой Вибрации невообразимая! Когда ты живешь ею, ничто не невозможно. Это невообразимо. 45
Сначала любишь только тогда, когда сам любим…
Это обычное состояние людей. Должна придти вибрация чьей-то любви и разбудить вашу любовь, иначе вы инертны.
Затем любишь спонтанно…
Это уже чуть более развитое человечество. Внезапно чувствуешь любовь; встречаешь кого-то или что-то — ах! — и она приходит. Только…
Но хочешь, чтобы тебя любили в ответ на твою любовь…
Люди очень хотят, чтобы их любили в ответ!
Затем любишь, даже если не любим сам…
Это обычно люди, достигнувшие довольно продвинутого йогического состояния.
…но еще хочешь, чтобы твоя любовь была принята…
Да, это переживание я имела лично. Есть момент, когда вполне можешь любить безответно, находишься выше потребности быть любимым, но все еще имеешь… не точно потребность, но, по крайней мере, чтобы твоя любовь чувствовалась и была действенной.
Затем это вызывает улыбку.
Наконец, любишь просто и чисто, без какой-либо другой потребности или радости, кроме любви.
Это для меня, согласно моему переживанию, действительно всемогущество.
Это могущество может реализовать что угодно — что угодно. Для него нет ничего невозможного.
Единственно, я также видела, что если бы «то» проявилось без различения, если бы оно наложилось на атмосферу земли без разбора и без контроля, это было бы… Все, что отрицает эту Силу (отрицает умышленно или неумышленно) было бы словно аннулировано. Так что внешние, видимые последствия были бы… слишком грандиозными. Это то, что написал Шри Ауробиндо; он сказал, что надо, чтобы сначала пришло Знание. Знание должно воцариться перед тем, как Любовь сможет проявиться массовым образом: a wholesale manifestation [манифестация в большом масштабе].
Сейчас это словно просачивается. Это еще просачивается.
Но вибрационное качество «того» действительно превосходит всякое воображение. Болезни, трудности… у этого нет реальности.
Тело постоянно просило (это ни знак, ни уверенность, ни доказательство: это все это вместе), оно просило некоего ощущения (ощущения, если это можно назвать «ощущением»), что «правит именно Господь» (я говорю это детскими словами, потому что они самые истинные), что именно Господь правит. Оно просило «этого» все время, как может просить ребенок: «этого» во всех бессчетных пустяках, делаемые все время, которые составляют саму ткань существования тела. Это стало таким интенсивным… Все, что воспринимается словно отделенным от «того», становится инертным: пеплом — инертным даже без силы инерции: становится инерцией праха. То есть, камень обладает силой в своем существовании, это сила сцепления, твердости — это даже не так, это просто прах. Так что постоянно, постоянно была молитва в теле. И это привело меня к переживанию.
Когда есть «то», все словно разбухает от золотой, светлой, лучистой Силы: это столь интенсивно, что имеет объем!… А если этого нет, все как прах.
Так что, естественно, постоянно во всех клетках есть стремление, интенсивная воля, чтобы было только То.
И все, что отрицает То или противоречит Ему, ослабляет или затуманивает То, становится болезненным. Да, болезненным — болезненным не с моральным, психологическим или материальным страданием… это странная вещь, это не физическая боль: эта боль более материальная, чем физическая, это… некое удушье.
У тела сейчас действительно такое впечатление (это впечатление, это не знание — это не мысль, это не знание: это впечатление, но сильное впечатление), что это то, что убивает, что заставляет вас умереть: это некий отказ от Вибрации — даже не всегда умышленный отказ, потому что у этого даже нет сознания воли (воля бывает, но тогда это означает сражение), но это есть в Материи. Спрашиваешь себя, нет ли там осадка — осадка праха — неспособного на всякую восприимчивость? Я не знаю.
Я не знаю.
Но, в любом случае, есть определенное состояние, которое кажется мне обычным состоянием, в котором живут люди, это состояние удушающее. 46
(молчание)
Так что я написала эту записку просто так, без всякого намерения. Затем, как только я написала, пришел Приказ, что это должно быть опубликовано. Я сказала себе: «Хорошо, это пойдет в августовский номер.» — «Нет, СЕЙЧАС.» Так что надо добавить страницу в следующий «Бюллетень».
Почему? Я не знаю. Может быть, чтобы подготовить атмосферу.
*
* *
(Мать без колебания переводит строчку «Савитри», затем комментирует:)
Читаешь здесь [в материальной книге], затем остаешься неподвижным, открываешь дверь, а затем это приходит.
Это забавно, я только что сделала так, как если бы была подведена к тому, чтобы сделать это. Обычно здесь [жест ко лбу] всегда пусто и неподвижно, и на этом делается запись; но как раз сейчас было не так: я прочла, это пришло сюда, затем я сделала движение назад: дверь открылась, и затем это стало ясно написанным!
20 апреля 1966
Сегодня ранним утром, где-то около четырех часов, меня пригласили «куда-то», и уже долгое время они пытались установить очень важные коммуникации, чтобы связать определенные вещи, но у них не получалось, всегда была путаница. И вот этой ночью они позвали меня. Я прибыла туда, и там была дорога — это было так мило! — дорога [Мать прочерчивает маленькие полоски], а вдоль нее была узкая травяная полоса с посаженными деревьями, это было так мило! так опрятно, не было ничего, нигде никакого беспорядка. Три сходящиеся дороги, уходящие вдаль. Ах! Я сказала: «Вот хорошая работа.» И мне ответили: «Да, но она шла легче благодаря согласию правительства.»
Это наблюдение показалось мне очаровательным.
Все это, естественно, символично. И я пробудилась с ощущением: «Наконец-то! Что-то пойдет чуть прямее.»
Это было безупречным: работа была сделана безупречно, с разумением и пониманием. Очень, очень давно я не видела подобной работы!
«О! Было легче благодаря согласию правительства»! [Мать смеется].
Это действительно что-то новенькое!
Конечно. Но я не думаю, что речь идет о правительстве Индии, я так не думаю. Я думаю, что это было символическим.
Речь идет о мировом правительстве?
Я воспринимаю это так.
*
* *
(В этом месте беседа была прервана одним учеником, вошедшим и сказавшем о смерти своей подруги, Анусьи.)
Когда она умерла?
Нам только что позвонили из больницы.
Я спрашиваю это из-за того, что V сказала мне, что собиралась пойти к ней, она сказала, что Анусья чувствует себя неважно. Тогда я посмотрела и… (V хотела, чтобы я черкнула строчку Анусье), взяла бумагу и написала… Не помню точно слова, что-то вроде: «Несокрушимая вера, что на все Воля Бога». Я не помню точно, я записала то, что мне было продиктовано. И в тот момент я поняла, что это конец.
Я ничего не сказала, но я знала.
Потому что… Это было очень просто, я вложила все свое сознание в нее [в Анусьи], и я знала, что если ей суждено выздороветь, она узнает об этом: она вдруг обретет уверенность, что выздоровеет. И когда V сообщила мне, что она сказала: «Они думают, что я поправляюсь, но я себя неважно чувствую», я посмотрела и увидела, что она не могла обманываться. Тогда ее слова «Я чувствую себя неважно» означают, что это конец.
Но можно быть уверенным в одном (ведь лишне говорить, что я сильно ее любила, была очень счастлива видеть ее рядом с собой, она была очень полезна, и я считаю ее уход большой потерей с материальной точки зрения), но сразу же, как только я узнала, что это серьезно, я (как всегда, как в любой момент своей жизни) я пожелала, чтобы произошло самое лучшее с божественной точки зрения. И божественная точка зрения состоит в том, чтобы произошло самое лучшее, что может случиться с рассматриваемой личностью. Я абсолютным образом уверена, что это было самым лучшим для нее.
Мы можем с человеческих позиций искать причины для чего-либо, но дело не в этом, дело в том, что это было наилучшим исходом для ее души, для ее истинного существа.
Возьми ее в себя.
О! можете быть спокойными.
Последние слова, которые она сказала мне вчера вечером, были такие: «Попроси Мать, чтобы я уснула».
Она хотела отдыха.
Я хотела бы, чтобы все, кто скорбит по этому поводу, чувствовали, что изменилась только видимость — она жива, она сознательна, она обладает всеми своим способностями, всеми своими возможностями, все есть. Она ничего не потеряла! Только человеческое неведение думает, что произошла потеря. Она НИЧЕГО не потеряла.
Есть люди, которые уходят в великолепии — их не много, но они есть. И у тех, кто так уходит, у них даже не трудный переход. И в то время, как я писала для нее ту строчку (это было тридцать – сорок пять минут тому назад), я почувствовала освобождение.
Нет, я чувствую скорбь ее близких, я понимаю ее мать, это ужасно — это нет так, что я не понимаю, что я не чувствую, но я хотела бы, что бы те, кто верит мне, знали бы, что уход может быть великолепным.
(молчание)
Если вы достаточно успокоитесь, пребывая в очень мирной вере, тогда она будет и с вами, она не оставит вас.
Она здесь.
Она должна найти возле вас мир и ясное сознание: у нее будут некоторые трудности из-за скорби ее семьи, они будут в очень большом волнении, и надо, чтобы она могла найти, по крайней мере, пристанище в атмосфере полного мира и доверия.
И она говорит это вам.
Трудно иметь дело с волнами, приходящими снаружи: они приходят очень неспокойными, очень тревожащими! Надо помнить об этом. Возле вас должны быть как бы ванна для отдыха.
23 апреля 1966
Мать протягивает Сатпрему
брошюру по поводу Ауровиля.
Фотографии очень милы. Одна — совсем как туманность.
А практически дело движется?
Кажется, дело идет очень хорошо. Есть очень большой коллективный отклик, причем с двух противоположных сторон: вся коммунистическая сторона движется, и вся финансовая, американская сторона тоже движется. Есть брожение.
Дело точно движется, я ЗНАЮ, что это есть — город уже есть (уже в течение многих лет). Вот что интересно! согласно моему плану дом Шри Ауробиндо должен быть в центре города, а когда Шри Ауробиндо ушел, я оставила все это в покое, больше не делала ничего в этом отношении. И вдруг это снова началось, как если бы мне сказали: «Вот подходящее время, надо делать это.» Хорошо. Мусульманин сказал бы: «Это предопределено.» Это предопределено, город тоже будет. Не знаю, сколько времени займет его строительство, но, по-видимому, дело пойдет быстрее.
Город уже существует.
И замечательно то, что, говоря с R [архитектором], я только обрисовала план и спросила, интересует ли его это. Затем он вернулся во Францию и получил мою формацию (мою старую формацию, которую я сама оставила дремлющей); он получил ее там. Мне это показалось очень интересным. Он получил ее и сказал: «Это вдруг пришло, мною словно завладело что-то, и за одну ночь все было сделано.» И, что интересно, с ним приехал его друг-архитектор, и он тоже участвовал в создании, и сейчас охвачен большим энтузиазмом, причем у него есть очень широкие связи со всей коммунистической Европой, включая Россию. Он очень воодушевлен. Так что, с этой стороны дело движется. В Америке тоже, кажется, движется.
И я хочу как раз того, чтобы эти две стороны, противостоящие друг другу, пришли бы сюда, и у каждой было бы здесь по павильону, отражающему культуру и идеал каждой страны, один павильон напротив другого, и они пожали бы друг другу руки.
27 апреля 1966
(По поводу «Саньясина»)
У нас есть время поработать над «Савитри»… если у тебя нет вопросов, нет?
Я спрашиваю себя, почему у меня нет совершенно ясного видения в том, что я делаю?
Потому что конфликтуют две идеи. Вот в чем дело. Так что ты колеблешься между двумя точками зрения.
Две точки зрения: необходимость в отречении и тщетность бегства. Эти две идеи приводят к колебанию. Но в хронологическом порядке вещей сначала должна идти необходимость отречения, а затем открытие тщетности бегства, и тогда вместо идеи бегства должна придти идея свободного возвращения, без привязанностей. Возвращение к жизни без привязанностей.
Помимо этого, я понимаю: что касается написания книги, обычно можно описать только один период, поскольку есть начало, развитие и кульминационная точка, реализация. Затем идет другая книга, которая отправляется от этой реализации и доводит это переживание до его тщетности. А затем наступает завершающая реализация: возвращение к жизни, свободное.
Можно описать все три эти стадии в одной книге, но тогда книга будет очень плотной.
Нет, надо объединить все это. Но я не знаю, с чего начать. Я начал с одного, и понимаю, что это «не то».
Как ты начал?
Есть поэма, очень короткая — не поэма: некий голос. Затем, в первой главе, мой персонаж должен взять лодку и отправиться (как обычно). И он встречает саньясина. Он собирается взять его лодку, но с ним находится молодая женщина или девушка, и он ее покидает.
Куда направляется лодка?
Чуть дальше, как всегда. Он должен отплыть.
А когда он встречает Саньясина: до отплытия или после?
Он встречает его в первый раз, затем во второй раз, в тот момент, когда должен отплыть, тогда он меняет все и отплывает вместе с Саньясином. Но то, что предшествовало отплытию, это что-то туманное, я не знаю, что я должна сделать. Сначала я думал сделать эту молодую женщину символом красоты, богатства, любви, в конце концов, символом всего действительно красивого и всего лучшего, что может дать жизнь — и он отвергает все это, уходит от всего этого неизвестно куда и встречает Саньясина. Я начал описывать это место: этого юношу с этой девушкой, то прекрасное место, в котором они находились, а затем мне показалось таким никчемным описывать все это, что я не смог больше продолжать.
(Мать смеется)
Это показалось мне таким никчемным, вся эта красота, все это, это показалось мне вообще ничем.
Это тянуло тебя назад.
Но в моей жизни был такой эпизод: я был в Южной Америке, жил на чудесном острове, очень красивом, с красивой девушкой, мне предлагали сказочные богатства, я мог бы иметь кучу денег; в конце концов, это было действительно самое лучшее, что можно найти среди природной красоты, женской красоты, всего — а затем я бежал от всего этого. Я бросил все и ушел.
Ты рассказываешь об этом в своей книге?
Это то, о чем я начал рассказывать.
Но это неплохо!
Но мне кажется таким никчемным снова говорить об этой так называемой красоте, что я просто не могу писать! Я нахожу все это пустым, мои слова лживы.
Но если ты занимаешь эту позицию, ты не можешь писать книгу!
Еще раз, в эти последние дни, ко мне вернулось воспоминание о том, что я раньше писала — что я воображала в какой-то момент и что я писала… в начале века (ты тогда еще не родился!) в Париже. И я сказала себе: «Странно, почему я думаю об этом?» И в том, что я писала, была и такая фраза: «Любовь к прекрасному спасла ее.» Она относилась к истории об одной женщине, которая переживала жесткое разочарование в любви, как ее понимают люди, но которая чувствовала потребность проявить любовь, чудесно прекрасную любовь; и тогда, благодаря этой силе и этому идеалу она преодолела свою личную боль. Я написала об этом тоненькую книжку — впрочем, я не знаю, куда она делась, но это не имеет никакого значения. Но вдруг я вспомнила об этом, я сказала себе: «Странно! Почему я вспомнила об этом?…» И тогда я вспомнила ход моего сознания. В то время я ясно поняла, что все личное должно быть преодолено волей реализовать что-то более существенное и более глобальное. И я проследила за всем ходом моего сознания, как это начиналось, и как от этого я перешла к… другому. Мне было восемнадцать лет. Это была моя первая попытка выйти из исключительно личной точки зрения и перейти к более широкой точки зрения, а также показать, что более широкая, более универсальная точка зрения позволяет вам преодолевать все личное. Но я сказала себе: «Почему я вспомнила обо всем этом?» Теперь я понимаю! Это есть в том, что ты написал, это то же самое. Что же, конечно, сейчас я не смогла бы написать то, что я написала раньше, это вызвало бы у меня смех!
Я могу писать, я всегда могу…
Хорошо, пиши.
Но это мне кажется таким…
Да, пустым.
…без силы. Действительно как если бы мое перо врало.
(Мать смеется)
Так что я спрашиваю себя, не вызвано ли это тем, что я должен бросить все это и прямо войти в другой мир, совершенно другой мир.
Начать с того, где ты находишься сейчас?
Да.
Возможно, ты действительно сэкономишь время.
Ты можешь попробовать сделать так: записать то, что у тебя сейчас идет, а затем ты посмотришь.
Но тогда где поместить это? Я не знаю… Есть две вещи…
Может быть, это придет теперь!
С личной точки зрения ты сэкономишь много времени, если начнешь с того, где ты сейчас находишься.
Ты увидишь…
Ты мог бы начать писать свою книгу с конца, а потом ты увидел бы, нужно ли вообще начало (!), и не лучше ли вместо начала написать продолжение. Это было бы интересно!
«Возьми быка за рога.» Начни с того, что ты чувствуешь и видишь сейчас. Наметь это в общих чертах, начни с этого. А затем, когда это будет написано, ты увидишь, нужна ли опора в виде того, что предшествовало этому или же ты сможешь перейти к тому, что следует.
Это интересный эксперимент.
*
* *
(Затем Мать читает две строчки из «Савитри», относящиеся к спору Любви со Смертью)
А! Все еще этот Господин…
В последние дни я имела все это переживание. Это было так забавно!
«Тщетно его сердце поднимало тоскующую молитву,
Населяя блестящими Богами бесформенную Пустоту…» 47
Я видела это, это было так забавно! Я видела все это. О, это было необычное переживание. Вдруг я оказалась вовне и, не могу сказать «выше» (но это было выше), но вне всего человеческого творения, всего-всего, что человек создал во всех мирах, даже в самых возвышенных мирах. И, виденное оттуда, это было… Я видела игру всевозможных представлений, которые люди имели по отношению к Богу (к тому, что они называли «Богом»), а также по отношению к невидимым мирам и богам, всему этому: приходило одно за другим, одно за другим… со своей искусственностью, своей некомпетентностью выразить Истину. И с такой определенностью! определенностью, в которой была тоскливая точность, потому что было впечатление бытия в мире воображения и больше ничего, воображаемого творения, где не было ничего реального, не было ощущения… прикосновения к Вещи. До такой степени, что это стало… да, ужасно тоскливо: «Но тогда что? Что? Что действительно ИСТИННО вне того, что мы можем представить себе?»
И это пришло. Это было так: [жест оставления] тотальное, полное самоустранение, отказ от всего, что мы можем знать, от того, что мы пытаемся узнать — даже surrender [сдача] не совсем подходящее слово: некое аннулирование. И вдруг это кончилось маленьким движением, которое мог бы иметь ребенок, который не знает ничего, не пытается ничего знать, ничего не понимает, не пытается понять — но который самоустраняется. Маленькое движение такой простоты! такой искренности, необычайной сладости (слова не могут выразить это): ничто, вот так [жест самоустранения], и сразу же УВЕРЕННОСТЬ (невыраженная: живая), живая Уверенность.
Я не могла хранить это очень долго. Но «это» чудесно.
Но тоска достигла своего пика, было ощущение тщетности человеческих усилий понять — охватить и понять — то, что не является человеческим, находится по ту сторону. И я говорю о человечестве в его высочайших реализациях, конечно, когда человек чувствует себя богом… Это было еще внизу.
Это переживание длилось, о! я не знаю, возможно, несколько минут, но это было… нечто.
Однако была уверенность, что как только вернешься оттуда, как попытаешься сказать хотя бы одно слово (или даже без слов), как только попытаешься сформулировать это тем или иным образом: кончено.
И все УПОРНО остается уверенность, что творение не является преходящим средством возвращения к истинному Сознанию: это что-то, что имеет собственную реальность и будет иметь свое надлежащее существование В ИСТИНЕ.
Это следующий шаг.
Вот почему та реализация [Пустота] не является целью. Убежденность, что это не цель. Это абсолютная необходимость, но это не цель. Цель, это что-то… способность сохранить То здесь.
Я не знаю, когда это придет.
Но когда это придет, все изменится.
До этого идет подготовка.
Я отметила только одно (что я была обязана отметить): сила воздействия на других бесконечно превосходит то, что было раньше, о! она захватывает в свою волну всех, всех, даже тех, кто более всего обосновался в своей жизни и, по сути, достаточно удовлетворен, насколько можно быть удовлетворенным — даже они затронуты.
Посмотрим, увидим.
Но как бы там ни было, дело движется. 48
[Возвращаясь к «Саньясину»] Попробуй сделать, как я сказала, думаю, это сработает!
30 апреля 1966
(По поводу великодушных учениц, присылающих Матери пакетики с супом; Мать затем передает эти пакетики Сатпрему)
Это две пожилые дамы, родившиеся в Германии, но они еврейки. В Германии им было не очень-то комфортно; это тяжкое влияние, оказанное Гитлером: к евреям все еще относятся с презрением — это отвратительно, совершенно отвратительно. Поэтому они уехали в Израиль. Они великодушны. Но еще есть люди с предубеждениями, ты знаешь.
Во Франции, во времена Петэна, была эта гротескная история с «желтыми звездами»; я думаю, что это тоже наложило очень плохой отпечаток.
Есть люди, которым я никогда не дам этих пакетиков, потому что они сразу же скажут, что это очень плохо!
Нет!
Взрослые люди еще хуже детей — хуже. Такие маленькие, такие мелочные, с идиотскими предубеждениями.
Взять даже такое простое дело, как быть непредвзятым, нейтральным, совершенно искренним, не иметь предвзятых мнений по отношению к переживаниям, к жизни — но они не могут иметь даже этого! Всегда позади стоит некое предвзятое мнение, предпочтение.
И все это накапливается в подсознательном, а затем выходит в форме «снов». И, естественно (это совершенно обычное переживание, известное тем, кто хотя бы немного знаком с игрой оккультных сил), когда кто-то приходит к вам во сне и нападает на вас, то совершенно точно, что это происходит из-за того, что вы плохо о нем думали — плохо думали о нем или питали плохие чувства по отношению к нему. Поэтому это возвращается к вам в такой форме. Но люди в таких случаях, напротив, говорят: «Смотрите, я был прав, плохо думая о нем: он нападает на меня»!
Как дети, совершенно невежественные.
Как бы там ни было…
*
* *
Мать переходит к «Савитри»
Затем, разочарованный, он поворачивается к Пустоте
И просит избавления в ее счастливом ничто 49
Это нигилисты: Шанкарачарья и т.д., поклонники Небытия.
Поклонники Небытия… Я не знаю, чем дальше я иду, тем больше у меня такое впечатление о Небытии… что оно очень-очень сладкое, очень полное, но все же это Небытие. Оно совершенно пустое, но все же полное, и очень сладкое, но в нем ничего нет.
Ты играешь со словами.
Нет-нет!
В сущности, стремление к Небытию — это самое гармоничное средство положить конец эго. Это эго подходит к концу. Это, да, самое гармоничное средство, самое высокое средство положить конец эго. Это эго подходит к концу.
Оно утомляется бытием. Вместо того, чтобы чувствовать себя убиваемым и сокрушаемым [Мать делает жест оставления], уф!… это «уф» облегчения: «Довольно, хватит этой борьбы за существование.» Можно было бы сказать: Ложь, уставшая от бытия, отступает.
Вместо того, чтобы исчезнуть через сокрушение и растаптывание [тот же жест оставления]: прекращение существования.
Это божественное средство устранить эго.
Эго больше не нужно, оно закончило свою работу, сознание готово; и тогда… [тот же жест] уф! «Я устало от бытия, я больше не хочу существовать.»
41 Видение Саньясина, упершегося в бронзовую дверь. См. «Агенда», том I, беседа от 20 ноября 1958 г.
42 Эта книга «при нормальных условиях» должна была быть написана четыре-пять лет тому назад, и в то время Сатпрем видел ее в форме греческой трагедии.
43 Petrea volubilis, малинового цвета.
44 Сохранилась магнитофонная запись только этого последнего фрагмента беседы.
45 Первых двух фраз этой беседы нет в магнитофонной записи.
46 Есть магнитофонная запись этой беседы. Запись конца беседы не сохранилась.
47 In vain his heart lifts up its yearning prayer,
Peopling with brilliant Gods the formless Void
“Savitri”, X.IV.644
48 Есть магнитофонная запись последней части этой беседы.
49 Then disappointed to the Void he turns
And in its happy nothingness asks release
“Savitri”, X.IV.644