Шри Ауробиндо

САВИТРИ

Символ и легенда

Часть 1. Книга 2. Книга путешественника миров

Песнь четвертая
Царства маленькой Жизни

Трепещущий тревожный неуверенный мир,
Рожденный от печальной встречи и от затмения,
Появился в пустоте, где ее ноги ступали,
Быстрая темнота, шевеление ищущее.
Там были корчи полусознательной силы,
С трудом пробужденной от сна Несознания,
Привязанной к управляемому инстинктом Неведению,
Чтобы найти себя и свою власть над вещами.
Наследница нужды и утраты,
Язвимая воспоминаниями, что убегают, когда они схвачены,
Посещаемая поднимающейся забытой надеждой,
Она стремился в своей слепоте, как у рук ищущих,
Заполнить болящую и гибельную брешь
Между земным страданием и тем блаженством, из которого пала Жизнь.
Мир, который всегда ищет что-то упущенное,
На радость охотиться, которой земля сохранить не сумела.
Слишком близко к нашим вратам неугомонное его беспокойство,
Чтобы мир жил на земном шаре, инертном и твердом:
Свой голод к голоду земли он добавил,
Он закон жажды дал нашим жизням,
Он сделал нужду нашего духа бездонною бездной.
В смертные дни и ночи вступило Влияние,
Тень легла на рожденную временем расу;
В беспокойном потоке, где прыгает пульс слепой сердца
И нервов удар ощущения просыпается в чувстве,
Отделяющем сон Материи от сознающего Разума,
Блуждал зов, что не знал, почему он пришел.
Превышающая земной уровень Сила коснулась земли;
Покоя, что мог быть, больше быть не могло;
Бесформенное стремление тянется страстно в человеческом сердце,
Крик есть в его крови к более счастливым вещам:
Но при этом он мог странствовать по свободной солнцем залитой почве
С разумом детским зверей, боль забывающим,
Или жить счастливо, равнодушно, как цветы и деревья.
Мощь, что пришла на землю благословить,
Осталась на земле страдать и стремиться.
Младенческий смех, что звенел сквозь время, стих:
Человека естественная радость жизни затянута тучами,
И горе – его удела кормилица.
Позади осталась бездумная радость животного,
Забота и раздумья обременили его шаг повседневный;
Он поднялся к величию и неудовлетворенности,
Он проснулся к Незримому.
Ненасытный искатель, он должен все изучить:
Он исчерпал сейчас поверхностные действия жизни,
Его существа скрытые царства осталось исследовать.
Он становится разумом, он становится собою и духом;
В своем хрупком пристанище он становится господином Природы.
В нем Материя просыпается из своего долгого смутного транса,
В нем земля чувствует Божество, подходящее ближе.
Слепая Сила, что своей цели больше не видит,
Неугомонная голодная энергия Воли,
Жизнь бросает свое семя в праздную матрицу тела;
Она будит от счастливого ступора Силу слепую,
Принуждая ее понимать, искать, чувствовать.
В огромном труде Пустоты,
Беспокоя своими грезами рутину обширную
И кружение мертвое спящей вселенной,
Могучая пленница за освобождение билась.
Живые ее стремлением проснулись инертные клетки,
В сердце она огонь страсти и нужды возожгла,
Среди глубокого покоя неодушевленных вещей
Поднялся ее великий голос труда, борьбы и молитвы.
Сознание, на ощупь идущее в мире безгласном,
Лишенное проводника чувство как ее дорога ей было дано;
Была удержана мысль, и ничего она не знала сейчас,
Лишь все неизвестное было ее, чтоб улавливать и чувствовать.
Повинуясь импульсу нерожденных вещей к рождению,
Из-за своей печати бесчувственной жизни пробилась она:
В своей субстанции неразмышляющей молчаливой душевной силы,
Что не могла провозгласить то, что ее глубины угадывали,
Проснулась слепая нужда знать.
Цепь, что ее связывала, она сделала своим инструментом;
Инстинкт был ее, куколка Истины,
И усилие, рост и неведение борющееся.
Надежду и желание налагая на тело,
Несознанию сознание навязывая,
Она принесла в тупое упорство Материи
Свое страждущее требование на свое утерянное суверенное право,
Свои неутомимые поиски, свое неудовлетворенное стесненное сердце,
Свои блуждающие шаги неуверенные, свой крик об изменении.
Обожатель радости без имени,
В своем неясном кафедральном соборе восторга
Карликовым смутным богам она предложила обряды секретные.
Но тщетна бесконечная жертва,
Жрец – невежественный маг, который лишь совершает
Перемены в схеме алтаря бесполезные
И бросает слепые надежды в бессильное пламя.
Бремя достижений минутных обременяет ее шаги своим грузом
И с трудом под той ношей может она продвигаться;
Но часы ей кричат, она продолжает свой путь,
Проходя от мысли к мысли, от желания к желанию;
Ее величайший прогресс есть нужда углубляющаяся.
Материей недовольная, она поворачивает к Разуму;
Она побеждает землю, свое поле, затем требует неба.
Бесчувственные, ломающие работы, ею свершенные,
Через ее труд спотыкающиеся проходят эпохи,
Но по-прежнему никакой великий трансформирующий свет вниз не приходит
И ее падения никакой обнаруживающий восторг до сих пор не коснулся.
Лишь слабый проблеск порой разрывает небеса разума,
Оправдывая неясное провидение,
Что делает из ночи путь к неизвестным рассветам
Или к какому-то более божественному состоянию темный ключ.
В Несознании началась ее задача могучая,
В Неведении она преследует труд незаконченный,
Нащупывает знание, но не встречает Мудрости лика.
Восходя медленно в шагах несознательных,
Подкидыш Богов, она скитается здесь,
Как душа-дитя, оставленная рядом с воротами Ада,
В тумане в поисках Парадиза блуждающая.

     В этом медленном восхождении он ее шагам должен следовать,
С самого ее обморочного и смутного подсознательного старта:
Только так последнее спасение земли может прийти.
Ибо только так он может знать причину неясную
Всему, что нас назад тянет и преграждает путь к Богу
В освобождении из тюрьмы души заточенной.
По быстрым тропинкам падения через ворота опасные
Он на серую неясность отважился,
Кишащую инстинктами из бездн бездумных,
Что побуждают носить форму и завоевывать место.
Жизнь здесь была близка со Смертью и Ночью
И ела пищу Смерти, чтобы дышать еще какое-то время;
Она их усыновленным и заточенным была беспризорником.
Принимая подсознание, в царстве немой темноты
Временный житель, она не надеялась больше.
Там, далеко от Истины и светлых вещей,
Он увидел изначальное место, обособленное рождение
Низвергнутой, деформированной и страдающей Силы.
Несчастливое лицо фальши делалось истинным,
Противоречие нашего божественного рождения,
Безразличная к красоте и свету,
Щеголяя она выставляла свой животный позор,
Не прикрытый камуфляжем, грубый и голый,
Подлинный облик был отмечен и узнан
Ее отверженной силы, изгнанной из небес и надежды,
Падшей, торжествующей низостью своего состояния,
Пресмыкающаяся сила, когда-то полубожественная,
Бесстыдная грязь ее звериных желаний,
Ее неведения ошеломленный лик,
Ее скудности голое тело.
Здесь впервые она выползла из своей норы в грязи,
Где она лежала, бессознательная, жесткая, немая:
Ее узость и ступор ею владели еще,
Тьма к ней цеплялась, не стертая Светом.
Туда не приближалось освобождающее касание свыше:
Взгляд вверх был чужд ее зрению,
Забыто бесстрашное божество ее марша;
Отвергнуты были слава и счастье,
Авантюра в опасных полях Времени:
Ей с трудом удавалось, барахтаясь, продолжаться и жить.

     Беспокойный туман ищущего Пространства обширный,
Регион без луча света, в смутные поглощенный покровы,
Что казался, безымянный, бестелесный, бездомный,
Запеленатым, лишенным зрения бесформенным разумом,
Просившим тело, чтоб передать свою душу.
Его молитва отвергнута, он на ощупь искал мысль.
Не наделенный еще способностью думать, едва существующий,
Он раскрылся в роковом мире пигмейском,
Где был этой магии несчастливой источник.
На смутных границах, где встречаются Жизнь и Материя,
Путешественник миров бродил среди вещей полузримых, полуугадываемых,
Преследуемых неуловимыми началами и концами утраченными.
Там жизнь была рождена, но умерла, прежде чем смогла жить.
Там не было ни прочной почвы, ни постоянного течения;
Лишь какое-то пламя бездумной Воли силу имело.
Он сам себе был неясен, наполовину ощущаемым, смутным,
Словно в стремлении Пустоты быть.
В странных владениях, где все живым было чувством,
Но руководящая мысль не была ни причиной, ни правилом,
Лишь незрелого детского сердца криком об игрушках блаженства,
Разум мерцал, неорганизованный младенческий пыл,
И направлялись беспорядочные бесформенные энергии к форме
И принимали каждый язык пламени за ведущее солнце.
Эта слепая сила не могла шаги разумные делать;
Просящая света, она ходу тьмы следовала.
Несознательная Сила, нащупывающая сознание,
Материя, ударяемая Материей, мерцала к чувству,
Слепые контакты, реакции медленные выбивали искры
Инстинкта из укутанного сублиминального ложа,
Ощущения толпились, немые заместители мысли,
Восприятие отвечало пробуждающим ударам Природы,
Но еще было механическим откликом,
Дрожью, прыжком, стартом в дреме Природы,
Грубые несдерживаемые импульсы толкаясь бежали,
Не заботясь ни о каком движении, кроме их собственного,
И, хмурящиеся, сталкивались с еще более темными,
Свободные в мире утвержденной анархии.
Потребность существовать, инстинкт выжить
Завладели волей напряженного мгновения, что подвержено риску,
И слепое желание пищи чувствовалось.
Порывы Природы были законом единственным,
Сила боролась с силою, но без результата оставшегося бы:
Были достигнуты лишь неведающие захват и толчки,
И не знающие своего источника инстинкты и чувства,
Чувственные наслаждения и страдания, быстро ловимые, быстро теряемые,
И грубое движение жизней недумающих.
Это был не необходимый суетный мир,
Чья воля могла принести скудные результаты печальные,
Бессмысленное страдание и серое беспокойство.
Ничто, казалось, не стоит труда, нужного для его появления.

     Но не судил так его духа глаз пробужденный.
Как сияет свидетельствующая звезда одинокая,
Что горит особняком, одинокий часовой Света,
В дрейфе и изобилии Ночи бездумной,
Одинокий мыслитель в мире бесцельном,
Ожидающий какого-то огромного рассвета Бога,
Он видел цель в трудах Времени.
Даже в этой бесцельности совершалась работа,
Несущая в себе волю магическую и перемену божественную.
Первые корчи змеиной космической Силы,
Раскручивающейся из мистического кольца транса Материи;
В теплый воздух жизни она подняла свою голову.
Она не могла еще сбросить сон цепенеющий Ночи
Или нести уже разума чудо-полоски и пятна,
Возложить на свой украшенный драгоценностями капюшон корону души,
Или подняться прямо во вспышку духовного солнца.
Пока еще были видны только сила и грязь,
Сознание, тайное ползущее к свету
Через плодородную слизь вожделения и чувства роскошествующие,
Под телесной коркой себя утолщенного
Медленная пламенная работа во тьме,
Мутная закваска страстной перемены Природы,
Фермент творения души из грязи.
Небесный процесс эту серую маскировку надел,
Неведение падшее в своей сокрытой ночи
Трудилось, чтобы выполнить его неприглядную немую работу,
Камуфляж нужды Несознания,
Чтоб освободить славу Бога в грязи Природы.
Путешественника миров зрение, духовное в очах воплощенных,
Могло сквозь серую фосфоресцирующую дымку проникнуть
И рассмотреть изменчивого потока секреты,
Что оживляют эти немые и прочные клетки
И ведут мысль и стремление плоти,
И вожделение острое, и ее желания голод.
Это тоже он наблюдал в ее сокрытом потоке
И до чудесного источника проследил ее действия.
Мистическое Присутствие, исследованию или власти ничьим недоступное,
Творец этой игры света и тени
В этой сладкой и горькой парадоксальной жизни
Интимностей души просит от тела
И быстрой вибрацией нерва
Присоединяет его механические пульсы к свету и любви.
Он зовет спящие воспоминания духа
Вверх из глубин подсознания под пеною Времени:
Забывшие свое пламя счастливой истины,
С отяжелевшими веками глаз, что с трудом видят,
Они приходят, замаскированные как желания и как чувства,
Словно сорные травы, что плывут на поверхности какое-то время
И в сомнамбулическом течении всплывают и тонут.
Нечистые, деградировавшие, хотя движения эти – ее,
Всегда небесная истина размышляет в глубинах жизни;
В самых темных членах ее горит тот огонь.
Касание восторга Бога в актах творения,
Утраченное воспоминание счастья
Таится еще в немых корнях рождения и смерти,
Бесчувственная красота мира отражает восторг Бога.
Того восторга улыбка находится, тайная, всюду;
Он течет в дыхании ветра, в соке дерева,
Его яркая пышность цветет в листьях, цветах.
Когда жизнь пробилась сквозь свою полудрему в растении,
Что страдает и чувствует, но не может пошевелится и крикнуть,
В звере, в крылатой птице, в человеке, что мыслит,
Он делал из стука сердца ритм своей музыки;
Бессознательные ткани он принудил проснуться
И просить счастья и зарабатывать боль,
И трепетать с наслаждением и смехом восторга недолгого,
И дрожать в боли, и жаждать экстаза.
Императивный, безгласный, едва понимаемый,
Слишком далекий от света, слишком близкий к существа сердцевине,
Во Времени от вечного Блаженства странно рожденный,
Он давит на средоточие сердца и вибрирующий нерв;
Его напряженный поиск себя разрывает наше сознание;
Причина нашего страдания и удовольствия лежит в этом жале:
Имеющее инстинкт, но слепое к своей истинной радости,
Желание души выскакивает навстречу преходящим вещам.
Всей Природы желание страстное, которому никто не может противиться,
Приходит, вздымаясь сквозь кровь и ожившее чувство;
Ее причина – экстаз бесконечности,
Он превращается в нас в конечную любовь и вожделения,
В желание побеждать и иметь, ухватить и держать,
Расширить пределы и комнату жизни, удовольствия раздвинуть границы,
Биться и побеждать и своим собственным делать,
В надежду свою радость смешать с радостью других,
В стремление обладать и быть обладаемым,
Наслаждаться, давать наслаждение, чувствовать, жить.
Здесь была его попытка, краткая и ранняя, быть,
Его быстрый конец восторга секундного,
Чей штамп неудачи через невежественную жизнь всю проходит.
Налагающий все еще свою привычку на клетки
Фантом темного и неудачного старта,
Как призрак, преследует все, о чем мы мечтаем, что делаем.
Хотя на земле есть прочно утвержденные жизни,
Работа привычки или чувство закона,
Устойчивое повторение в потоке,
Все еще являются его корнями желания, одного и того же извечно,
Страсти есть вещество, из которого сделаны мы.
Это было первым криком просыпающегося мира.
Это цепляется за нас все еще и запирает бога.
Даже когда рожден ум и душа приняла форму,
В звере, рептилии и человеке, что мыслит,
Это продолжается и является всей их жизни источником.
Это тоже было нужно, чтобы дыхание и жизнь могли быть.
Поэтому дух в конечном невежественном мире
Освободить свое заточенное сознание должен,
Вырваться в маленьких струях в стрелах дрожащих
Из запечатанной нескончаемости Несознания.
Затем он копит медленно массу, на Свет смотрит вверх.
Эта Природа живет, к своему истоку привязанная,
Хватка низшей силы ее все еще держит;
Из глубин несознания ее инстинкты идут;
Ее жизнь – сосед Ничто неживого.
Под этим законом был мир сделан невежественный.
     В загадке затемненных Обширностей,
В страсти и самоутрате Бесконечного,
Когда все было погружено в Пустоту отрицающую,
От ночи Небытия никогда не могло б быть спасения,
Если бы Бытие во тьму не нырнуло,
Принося с собой свой тройной мистический крест.
Пробуждая в мировом времени вневременную истину,
Блаженство, на горе сменившееся, ставшее неведением знание,
Сила Бога, превратившаяся в ребенка беспомощность,
Могут принести вниз небеса своей жертвой.
Противоречие образует жизни фундамент:
Вечная, божественная Реальность
Встречается со своими противоположностями собственными;
Бытие стало Пустотой, а Сознание-Сила –
Неведением и слепой Энергии движением,
Экстаз принял форму мирового страдания.
В законе распределения мистического
Мудрость, что готовит свои перспективы далекие,
Спланировала так, чтобы начать свою медленную игру эпохальную.
Поиск вслепую, борьба и хватка нащупывающая
Полузрячей Природы и скрытой Души,
Игра в прятки в сумрачных комнатах,
Игра любви и ненависти, надежды и страха
Продолжает в яслях ума
Свою тяжелую и трудную возню саморожденных близнецов.
Наконец, Энергия борющаяся всплыть может
И безмолвное Бытие в более широких полях повстречать;
Тогда могут они видеть и говорить и, грудь к груди,
В большем сознании, более чистом свете,
Обнимаются Двое и борются, и каждый знает другого,
Рассматривая теперь вблизи лицо партнера в игре.
Даже в этих бесформенных витках он мог чувствовать
Отклик Материи на младенческое движение души.
В Природе он видел могучий Дух скрытый,
Наблюдал слабое рождение Силы огромной,
Пробного шага Божества загадку преследовал,
Слышал слабый ритм великой нерожденной Музыки.

     Затем пришло более жаркое дыхание проснувшейся Жизни,
И возникли из смутной бездны вещей
Странные создания мыслящего чувства,
Существа полуреальные, полупригреженные.
Там была жизнь, что не надеялась выжить:
Были рождены существа, что гибли бесследно,
События, что были членами драмы бесформенной,
И действия, руководимые слепой созидательной волей.
Ищущая Сила свою дорогу к форме нашла,
Созданы были образчики любви, радости, боли
И символические фигуры для настроений Жизни.
Насекомый гедонизм бил крыльями и ползал
И наслаждался в солнечной Природы поверхностных трепетах,
И драконьи восторги, питоньи агонии
Ползали в грязи и болоте и солнце лизали.
Огромные, бронею покрытые силы сотрясали хрупкую почву,
Великие могучие создания с карликовым мозгом
И племена пигмеев навязывали свое мелкое течение жизни.
В карликовой модели человечества
Природа сейчас отливала опыт предельный
И главный пункт каприза своего желания,
Светлый результат ее полусознательного подъема
По лестнице между ее величественностями и гротесками
К массиву от бесконечно малых форм,
К тонкой уравновешенности души и тела,
К порядку разумной малости.
Вокруг него в ударах-мгновениях Времени
Животной самости царство вставало,
Где действие – это все, а разум рожден наполовину еще
И сердце повинуется бессловесному контролю незримому.
Сила, что работает светом Неведения,
Ее животный эксперимент начала,
Наполняя сознательными созданиями ее мировую схему;
Но ко внешнему только они были живы,
Они отвечали лишь поверхностям и касаниям
И уколам нужды, что управляла их жизнями.
Тело, что внутри своей собственной не знало души,
Там жило и жаждало, гневалось, радовалось и горевало;
Разум там был, что встречал мир объективный,
Как чужака или врага у своей двери:
Его мысли ударами чувства были замешаны;
В форме он не улавливал дух,
Он не входил в сердце того, что он видел;
Он не высматривал силы за действием,
Он не изучал скрытого мотива в вещах,
Смысл всего найти не старался.
Существа были там, что человеческую форму носили;
Они жили в страсть чувств поглощенные,
Но не знали, ни кто они, ни почему они жили:
Довольствующиеся тем, чтоб дышать, ощущать, чувствовать, действовать,
Жизнь не имела для них иной цели, кроме радостей Природы
И стимула и восторга внешних вещей:
Идентифицирующиеся со внешней скорлупой духа,
Они на нужды тела работали, они не жаждали большего.
Завуалированный зритель из их глубин наблюдал,
На себе свой внутренний глаз не фиксируя,
Он не поворачивался, чтобы найти автора фабулы,
Лишь на подмостки и драму смотрел он.
Там не было размышляющего стресса более глубокого чувства,
Никто не нес размышления бремя;
Ум глядел на Природу глазами незнающими,
Обожал ее дары и боялся ее ударов чудовищных.
Он не вдумывался в ее законов магию,
Он не жаждал тайных источников Истины,
А вел дневник толпящихся фактов
И на живую нить нанизывал чувства:
Он охотился, убегал, внюхивался в ветер,
Или медлил, инертный, в мягком и солнечном воздухе:
Он поглощающих контактов мира искал,
Но лишь чтобы кормить поверхностное чувство блаженством.
Они чувствовали трепет жизни во внешнем касании,
Они не ощущали за касанием души.
Беречь свою форму себя от вреда, что причиняет Природа,
Насладиться и выжить было всей их заботой.
Узкий горизонт их дней был наполнен
Вещами и созданиями, что могут помогать и вредить:
Ценности мира висели на их маленькой самости.
Изолированные, зажатые в обширном неведомом,
Чтобы спасти свои маленькие жизни от окружающей Смерти,
Они очертили тонкий круг обороны
Против осады огромной вселенной:
Они охотились на мир и его добычею были,
Но никогда не мечтали о том, чтобы победить и свободными быть.
Повинуясь Мировой Силы намекам и твердым табу,
Они урывали скудную часть от ее богатого склада;
Там не было сознательного шифра и плана жизни:
Образчики мысли маленькой группы
Фиксировали традиционного поведения закон.
Знающие о душе лишь как о тени внутри призрачной,
К механизму неменяющихся жизней привязанные
И к тупому обыденному смыслу и удару чувства,
Они в колеях животного желания вращались.
За стенами из камня, вокруг возведенными, они трудились и воевали,
Творили объединенным эго мелкое благо
Или причиняли ужасную, несправедливую и жестокую боль
Чувствующим жизням и мысли, что вреда им не сделали.
Разгоряченные грабежом счастливых мирных домов
И пресытившиеся резней, разбоем, огнем и насилием,
Они делали из человеческих самостей жертву беспомощную,
Стадо пленников, ведомое к горю пожизненному,
Или делали пытку спектаклем и праздником,
Смеясь или трепеща от страданий мучимых жертв;
Восхищаясь собой как титанами и как богами,
Они воспевали свои высокие и славные дела гордо
И похвалялись победой и своей великолепною силой.
В инстинктивном стаде животное,
Толкаемое жизненными импульсами, принуждаемое обычными нуждами,
Каждый видел свое эго в собственном роде как в зеркале;
Все служили цели и действию множества.
Они, как он сам, по обычаям и по крови родные,
Для него были его жизни частями, его дополнительными самостями,
Его персональной туманности компонентами-звездами,
Компаньонами-спутниками его солярного "я".
Окружения своей жизни хозяин,
Лидер скученной человеческой массы,
Собирающейся скопом безопасности ради на опасной земле,
Он собрал их вокруг себя как меньшие Силы,
Чтобы открыть общий фронт против мира,
Или, одинокий и слабый на земле равнодушной,
Как крепость для своего незащищенного сердца,
Или же чтоб исцелить одиночество своего тела.
В других, инородцах, ощущал он врага,
Чужую непохожую силу, чтобы избегать и страшиться,
Незнакомого и враждебного, чтобы ненавидеть и убивать.
Либо он жил как живут одиночки-звери;
В войне со всеми он нес свой одинокий удел.
Поглощенные в действие нынешнее, плывущие дни,
Не помышлял никто дальше даров часа заглядывать
Или мечтать о том, чтоб сделать землю миром более светлым,
Или чувствовать, как некое божественное касание посещает неожиданно сердце.
Довольство, что беглый момент может дать,
Ухваченное желание, блаженство, переживание завоеванное,
Движение, скорость и сила были достаточной радостью,
И разделяли телесные желания, ссору, игру
И слезы, и смех и потребность, что называли любовью.
В войне и объятиях эти жизненные нужды объединяли Всю-Жизнь,
Разделенного единства сражения,
Обменивающиеся ударами горя и счастья
В неведении Себя, вовеки единого.
Вооружая свои создания восторгом и надеждой,
Полупроснувшееся Неведение здесь бьется,
Чтобы узнать касанием и зрением поверхность вещей.
Был инстинкт сформирован; во сне памяти, толпами полном,
Прошлое продолжало жить, как в море бездонном:
Превращая в полумысль ожившее чувство,
Она искала шарящими руками вокруг истину,
Прижимая к себе то немногое, что сумела достать и схватить,
И в свою подсознательную пещеру откладывая.
Так должно смутное существо расти в силу и свет
И подняться к своей более высокой судьбе наконец,
Посмотреть вверх на Бога и вокруг на вселенную,
И неудачей учиться, и прогрессировать падением,
И с окружением биться и роком,
Страданием обнаружить свою глубокую душу,
И обладанием вырасти в свои собственные шири.
На полпути она встала и больше не находила дороги.
Еще ничего достигнуто не было, лишь начиналось,
Однако завершенным казался круг ее силы.
Она только высекла из неведения искры;
Лишь жизнь могла думать, не разум,
Лишь чувство могло ощущать, не душа.
Был засвечен лишь некий жар огня Жизни,
Некая радость быть, некие прыжки чувства восторженные.
Все было импульсом полусознательной Силы,
Дух распростершись, утонул в густой пене жизни,
Смутная самость, улавливаемая в форме вещей.
Позади всего двигалось, ища сосудов, чтобы хранить
Первое молодое вино винограда Бога,
На грязь земли пролитое Блаженство небесное,
Опьяняющее изумленную душу и разум
Незрелого темного восторга крепким вином,
Смутного, еще не отлитого в форму духовную
Обитателя слепой сердцевины мира неясного,
Нерожденного божества волю, немое Желание.

     Третье творение ныне явило свой лик.
Матрица телесного раннего разума была изготовлена.
Сияние света загорелось в смутной Мировой Силе;
Оно наделило управляемый мир зрящей Идеей
И вооружила действие острием динамической мысли:
Маленькое мыслящее существо наблюдало работы Времени.
Трудная эволюция снизу
Вызвала замаскированную интервенцию свыше;
Иначе эта великая, несознательная, слепая вселенная
Никогда не смогла бы открыть свой спрятанный разум,
Или же в шорах работал бы в человеке и звере
Ум, что задумал схему космическую.
Сперва он увидел тусклую неясную силу ума,
Движущуюся, Материей и бессловесной жизнью сокрытую.
Тонкая струйка, она лилась в жизни обширном потоке,
Мечась и плывя под небом плывущим
Среди больших волн и дрожащего разлива мерцающего,
Вылетающая во всплесках чувства и волнах ощущения.
В глубокой середине мира бесчувственного
Бежали ее стесненные волны и пена сознания,
Кружась и пробиваясь сквозь узкий пролив,
Неся опыт в своем переполненном шаге.
Она текла, в свет верхний всплывая
Из глубокого омута своего сублиминального рождения,
Чтобы достичь некоего высокого существования, еще неизвестного.
Там не было мыслящей самости, там никакой не было цели:
Все неорганизованным напряжением было и смутными поисками.
К нестабильной поверхности лишь поднимались
Ощущения, лезвия и кинжалы желания
И прыжки страсти, и краткой эмоции крики,
Разговор плоти с плотью случайный,
Шепот сердца страстному бессловесному сердцу,
Мерцание знания без формы мысли
И струи подсознательного желания или импульсы голода.
Все тускло искрилось на вспененной поверхности,
Что кружилась вокруг дрейфующей тенистой самости
В несознательном паводке Силы во Времени.
Затем пришло давление видящей Силы,
Что все вовлекало в танцующую мутную массу,
Вокруг единственной светлой точки вращающуюся,
Центра, дающего полномочия в сознательном поле,
Фигуры унитарного Сета внутри.
Она осветила импульс получувствующего разлива,
Иллюзию фиксированности даже дала,
Словно море могло служить твердой почвой.
Эта странная наблюдающая Сила навязала свое зрение.
Она вогнала поток в границы и форму,
Она дала его течению более низкие и узкие берега,
Начертила линии, чтобы поймать бесформенность духа.
Она оформила жизненный разум птица и зверя,
Ответ рептилии, рыбы,
Примитивный образец человеческих мыслей.
Конечное движение Бесконечного
Пришло, рассекая крылами свой путь через широкий воздух Времени;
Марш знания в Незнании двигался
И охранял в форме отделенную душу.
Ее право быть бессмертной он сберегал,
Но против осады смерти выстроил стену
И забрасывал крючок, чтоб поймать вечность.
Мыслящее существо появилось в Пространстве.
Маленький упорядоченный мир вошел в поле зрения,
Где существо имеет тюремную камеру для дела и видения,
Пол для прогулок, чистый, но скудного уровня.
Инструмент-персональность была рождена,
И тяжело ступающий ограниченный ум
Согласился заточить в узких границах
Свой поиск; он привязал мысль к зримым вещам,
Запрещая авантюру Незримого
И поход души через неизвестные бесконечности.
Рефлектирующий ум, зеркало привычки Природы,
Осветил жизнь, чтобы знать и установить свое поле,
Принял опасную скоротечность невежественную
И своего пути незавершенную цель,
И выгоду, приносимую часа рискованным шансом,
В границах его судьбы установленные.
Маленькая радость и удовлетворенное знание
Это маленькое существо связало в узел
И сосредоточилось на выпуклости своего окружения,
Маленьком изгибе, высеченном в безмерном Пространстве,
Маленькой пяди жизни во всем широком Времени.
Там была мысль, что планировала, воля, что билась,
Но ради маленьких целей внутри узких границ;
Расточая неизмеримый труд на преходящие вещи,
Он знал себя созданием из грязи;
Он не просил более широкого закона, цели более высокой;
Он не обладал ни взглядом внутрь, ни взором вверх.
Отстающий школяр на шаткой скамье логики,
Обучаемый ошибающимся чувством,
Он принимал поверхность за лицо Бога,
За светила случайные – марш солнц,
За небеса – звездный лоскут сомнительной сини;
Аспекты бытия принимались за целое.
Там был голос занятого обмена,
Базарная площадь тривиальных мыслей и дел:
Жизнь, быстро расходуемая, разум, раб тела,
Здесь казались работы Природы короной бриллиантовой,
И крошечные эго мир принимали как средство
Насыщения сиюминутных карликовых прихотей и кратких желаний,
В завершаемом смертью проходе видели жизни старт и конец,
Словно тупиковая аллея была творения признаком,
Словно ради этого душа рождения жаждала
В чудесной стране самосозидающего мира
И удобных возможностей Пространства космического.
Это создание, стремящееся лишь к тому, чтобы выжить,
Закованное в мелкие мысли без широких пределов,
В нужды тела, боли и радости,
Этот огонь, растущий своего топлива смертью,
Росло тем, что оно хватало и своим собственным делало:
Оно копило, росло и не отдавало себя никому.
Оно надеялось на величие лишь в своем логове,
На удовольствие и победу в полях маленьких силы
И завоевание жизненного пространства для себя и родни,
Животное, ограниченное своим дающим пищу пространством.
Оно в своем доме не знало Бессмертного;
Оно не имело более глубокой причины, чтоб жить.
Только в границах оно было сильным;
Сообразительное в том, чтоб схватить истину для внешнего пользования,
Его знание было инструментом для тела;
Поглощенное в маленькие работы своего тюремного здания,
Оно крутилось вокруг одних и тех же неменяющихся точек
В одном и том же круге интересов и желаний,
Но себя своей тюрьмы считало хозяином.
Хотя для действия, не для мудрости сделанная,
Мысль его вершиной была – или его колеи ободом:
Оно видело образ внешнего мира
И видело свою самость поверхностную, но больше не знало.
Из медленных беспорядочных самопоисков путанных
Ум рос к чистоте, высеченной, точной,
Проблеску, заточенному в неведение каменное.
В этого связанного мышления лидерстве узком,
К почве прикованного, вдохновляемого вещами обычными,
Привязанного к ограниченному знакомому миру,
Среди множества ее служащих мотивом сюжетов,
Ее актеров меняющихся и ее миллиона масок,
Жизнь была игрой, монотонно все той же.
Там не было обширных перспектив духа,
Быстрых вторжений восторга неведомого,
Золотых далей широкого освобождения не было.
Это мелочное состояние на наши человеческие дни походило,
Но, прикрепленное к вечности неизменного типа,
Сиюминутное движение, обречено было длиться во Времени.
Существование, подобное мосту, соединяло бессознательные бездны,
Полуосвещенное здание в тумане,
Которое из пустоты Формы поднималось ко зрению
И в пустоту Души выступало.
Небольшой свет, во тьме великой рожденный,
Жизнь не знала, ни куда она шла, ни откуда пришла.
Все вокруг еще плавало в тумане неведающем.

Конец песни четвертой