Шри Ауробиндо
САВИТРИ
Символ и легенда
Часть 1. Книга 2. Книга путешественника миров
Песнь десятая
Царства и Божества маленького Разума
Это тоже должно было быть пройдено и оставлено,
Как и все, пока не будет достигнут Высший,
В котором мир и самость истинными и едиными станут:
Пока То не достигнуто, наше путешествие прекратиться не может.
Всегда безымянная цель манит за пределы,
Всегда зигзаг восходит богов
И вверх указует Огонь духа взбирающийся.
Это дыхание многокрасочного счастья
И его чистая возвышенная фигура радости Времени,
Раскачиваемая на волнах безупречного счастья,
Вколачиваемая в одинокие удары экстаза,
Это дробление целостности духа,
Разбиваемого на страстное величие крайностей,
Это ограниченное бытие, поднятое до зенита блаженства,
Счастье наслаждаться одним касанием высших вещей,
Упакованное в свою запечатанную маленькую бесконечность,
Его бесконечный во времени созданный мир, смущающий Время,
Малая толика обширного восторга Бога.
Мгновения тянулись к вечному Ныне,
Часы обнаруживали бессмертие,
Но, удовлетворенные своими величественным содержимым,
Они прекращались на пиках, чьи вершины на полпути к Небу
Указуют на выси, на которые никогда не взбираются,
На грандиозность, в чьем воздухе они жить не могут.
Приглашая к своим высотам и совершенной сфере,
К своим надежным и прекрасным крайностям
Это создание, которое обнимает свои границы, чтобы ощущать безопасность,
Эти высоты отклоняли зов авантюры более высокой.
Удовлетворенного желания слава и сладость
Привязывали дух к золотым станциям почтовым блаженства.
Это не могло поселить ширь души,
Которая для своего дома нуждается во всей бесконечности.
Память, как трава мягкая и как сон обморочная,
Красота и зов, отступая, позади погрузились,
Как сладкая песня, вдали замирающая
На долгой высокой дороге к Безвременью.
Свыше было пылкое спокойствие белое.
Размышляющий дух выглядывал на миры,
И, как бриллиантовое восхождение небес,
Проходящих через чистоту к незримому Свету,
Обширные светлые царства Разума неподвижно сияли.
Но сначала он встретил протяженности серебряно-серые,
Где День и Ночь сочетались браком и были едины:
Это был тракт тусклых лучей изменяющихся,
Отделяющих поток чувственный Жизни от саморавновесия Мысли.
Коалиция неопределенностей
Правление осуществляла нелегкое
На земле, сберегаемой для сомнения и предположения резона,
Рандеву Знания с Неведением.
На своей оконечности нижней с трудом удерживал власть
Разум, что едва видел и находил медленно;
Его природа к нашей земной природе близка
И нашим ненадежным смертным родственна мыслям,
Что глядят с земли на небо и с неба на землю,
Но не знают ни того, что внизу, ни запредельного,
Он лишь ощущает себя и внешние вещи.
Это было первым средством нашего восхождения медленного
Из полусознания животной души,
Живущей в толпящемся прессе форм и событий
В царстве, которое она не могла ни понимать, ни изменить;
Она лишь смотрит и действует на данной сцене
И чувствует, и радуется, и горюет пока.
Идеи, что правят воплощенным духом неясным
По дорогам страдания и желания
В мире, что бьется открыть Истину,
Находили здесь свою силу быть и силу Природы.
Здесь изобретаются формы жизни невежественной,
Что видит эмпирический факт как закон установленный,
Трудится ради бесплодного часа, не ради вечности,
И торгует своими достижениями, чтобы встретить мгновения зов:
Медленный процесс материального разума,
Который служит телу, которым он должен править и пользоваться,
И нуждается в том, чтобы опираться на ошибающееся чувство,
Был рожден в той светлой неясности.
Продвигающаяся медленно от старта хромого,
Ковыляющая гипотеза на костылях аргумента,
Возводящая на трон свои теории как несомненные вещи,
Он рассуждает, из полузнания к неизвестному следуя,
Всегда конструируя свой хрупкий дом мысли,
Всегда ломая свою паутину, которую он спрял.
Сумеречный мудрец, чья тень ему самостью кажется,
Двигаясь от минуты к краткой минуте, живет;
Царь, подчиненный его сателлитами,
Подписывает декреты министров невежественных,
Судья, своими доказательствами наполовину владеющий,
Крикливый глас постулатов неопределенности,
Архитектура знания, не источник его.
Этот полный сил раб своих инструментов
Считает свое состояние низкое высочайшей вершиной Природы,
Забывая о своей доле во всех вещах сотворенных,
Высокомерно скромный в своем самомнении собственном,
Считает себя порождением грязи Природы
И принимает свои собственные творения за причину свою.
Предназначенный подниматься к вечному свету и знанию,
Вверх из голого начала человека идет наш подъем;
Из тяжелой малости земли мы должны вырваться,
Мы должны обыскать свою природу с духовным огнем:
Насекомое ползание нашему славному полету служит прелюдией;
Наше человеческое состояние баюкает грядущего бога,
Наша смертная хрупкость – силу бессмертную.
На светлячке-вершине этих бледных мерцающих царств,
Где блеск рассвета с врожденными сумерками прыгал
И помогал расти Дню и слабеть Ночи,
По широкому мерцающему мосту убегая,
Он вошел в царство раннего Света
И регентство наполовину вставшего солнца.
Из его лучей полная орбита нашего разума была рождена.
Получивший назначение от Духа Миров
С неведающими глубинами медитировать
Служащий прототипом искусный Ум
Наполовину уравновешен на равных крыльях сомнения и мысли,
Ограничен постоянно между бытия оконечностями скрытыми.
Тайна дышала в движущемся действии жизни;
Скрытая кормилица Природы чудес,
Он формирует дива жизни из грязи Природы:
Он вырезает форм вещей образцы,
Он разбивает палатки разума в смутной Шири невежественной.
Мерила и изобретения Мастер-Маг
Из повторяющихся форм сделал вечность
И скитающемуся зрителю-мысли
Назначил сидение на несознательной сцене.
На землю волей этого Архиума
Бестелесная энергия надела платье Материи;
Протон и фотон изобретающему Глазу служили,
Чтобы превратить тонкие вещи в физический мир,
И незримое показалось как форма,
И неосязаемое ощутилось как масса:
Магия перцепции объединилась с искусством концепции
И каждому объекту интерпретирующее имя одалживала:
Идея была замаскирована в артистичности тела,
И странного атомного закона мистерией
Каркас был сделан, в который чувство могло положить
Свою символичную картину вселенной.
Даже более великое было сделано чудо.
Посредничающий свет соединил силу тела,
Спячку и сны растения и дерева,
Вибрирующее чувство животного, мысль в человеке
К сиянию Луча свыше.
Его искусство, подтверждающее право Материи думать,
Прорубало чувственные проходы для разума плоти
И находило средства, чтобы Неведение знало.
Предлагая свои маленькие прямоугольники и кубики слова
Как символические замены реальности,
Мумифицированный мнемонический алфавит,
Он помогал невидящей Силе ее работы читать.
Похороненное сознание поднялось в ней,
И сейчас она грезит о себе человеческой и пробужденной.
Но все еще было мобильным Неведением;
Еще Знание не могло прийти и крепко схватить
Это огромное изобретение, как вселенная выглядящее.
Специалист твердой машины логики
Душе навязал свое искусство негибкое;
Адъютант изобретательного интеллекта,
Он разрезал на податливые куски Истину,
Чтобы каждый мог иметь свой паек мысле-пищи,
Затем заново строить своим искусством убитое тело Истины:
Робот точный, услужливый, ложный
Заместил духа более тонкое зрение:
Полированная машина делала работу бога.
Никто подлинного не находил тела, его душа мертвою выглядела:
Никто не имел внутреннего взгляда, что видит Истины целое;
Все суррогаты блестящие славили.
Затем с тайных высот волна пришла вниз
Сверкающий хаос бунтарского света поднялся;
Он глядел вверх и видел слепящие пики,
Он глядел внутрь и будил спящего бога.
Воображение звало свои отряды сияющие,
Что рисковали пускаться в неоткрытые сцены,
Где все было таящимся чудом, которого никто пока что не знал:
Поднимая свою прекрасную и чудесную голову,
Она сговорилась с сестрой вдохновения
Наполнить мерцающей туманностью небеса мысли.
Яркое Заблуждение бахромой окаймляло грубую ткань алтаря-мистерии;
Тьма стала кормилицей мудрости оккультного солнца,
Своим блестящим молоком миф вскармливал знание;
Младенец переходил от темных к лучистым грудям.
Так работала Сила, на растущий мир действуя;
Ее тонкое мастерство воздерживалось от полного пламени,
Пестовало детство души и на выдумках вскармливало,
Гораздо более богатых в своем сладком нектарном соке,
Его незрелую питая божественность,
Чем основной корм или сухая солома пашни Резона,
Его нагроможденный фураж бесчисленных фактов,
Плебейская пища, на которой мы сейчас процветаем.
Так лились вниз из царства раннего Света
Эфирные мысли в Материи мир;
Его золоторогие стада собирались в земли сердце пещерном.
Его утренние лучи освещали глаза наших сумерек,
Его юные формации подвигали разум земли
Трудиться и грезить, и создавать заново,
Чувствовать касание красоты и знать мир и себя:
Золотой Ребенок начал думать и видеть.
В тех ярких царствах проходят шаги первые Разума.
Невежественный во всем, но все стремящийся знать,
Его любопытное медленное исследование там начинается;
Всегда его поиск хватает формы вокруг,
Всегда он надеется обнаружить более великие вещи.
Пылкий и золотом огней зари пылающий,
Внимательный, он живет на краю выдумки.
Однако все, что он делает, находится на младенческом уровне,
Словно космос является детской игрою,
Разум и жизнь – игрушками ребенка Титана.
Он работал как тот, кто строит имитацию-крепость,
Чудесно стабильную какое-то время,
Сделанную из песка на берегу Времени
Среди безбрежного моря оккультной вечности.
Маленький острый инструмент великое Могущество выбрало,
Тяжелой игрой занималось страстно;
Учить Неведение – ее задача нелегкая,
Ее мысль стартует из неведающей Пустоты изначальной,
И то, чему она учит, она сама должна выучить,
Пробуждая знание из его сонного логова.
Ибо знание не приходит к нам словно гость,
Призванный в наши комнаты из внешнего мира;
Друг и житель нашей тайной самости,
Оно спрятано позади наших умов и лежит спящим,
И просыпается медленно под ударами жизни;
Могучий демон лежит внутри несформированный,
Вызвать, придать ему форму есть Природы задача.
Все было истинного и фальшивого хаосом,
Разум искал среди глубоких туманов Незнания;
Он смотрел внутрь себя, но Бога не видел.
Материальная промежуточная дипломатия
Отрицала Истину, чтобы могли жить преходящие истины,
И прятала Божество в догадке и кредо,
Чтобы Мировое Неведение могло расти медленно в мудрости.
Это была путаница, созданная Разумом суверенным,
Глядящим в Ночь с блестящего гребня
В ее первых искажениях Несознанием:
Его чуждые сумерки ее светлые глаза заслоняли;
Ее быстрые руки должны научиться осторожному рвению;
Только медленное продвижение земля может вынести.
Однако была ее сила не похожа на силу незрячей земли,
Принужденной приспособленными инструментами действовать,
Изобретенными жизненной силой и плотью.
Земля через сомнительные образы все понимает,
Все, что она постигает в струях рискованных зрения,
Есть маленькие огоньки, касаниями нащупывающей мысли засвеченные.
На прямой внутренний взгляд души неспособная,
Она видит спазмами и друг к другу припаивает кусочки знания,
Делает Истину рабою-девочкой своей бедности,
Изгоняя Природы единство мистическое,
Режет на части и массу движущееся Все;
Свое неведение она берет за линейку.
В своих собственных владениях пророк и первосвященник,
Эта более великая Сила с ее полуподнявшимся солнцем
Работала внутри границ, но своим полем владела;
Она знала благодаря привилегии мыслящей силы
И требовала младенческой суверенности зрения.
В ее глазах, какой бы темной бахромой ни окаймленных, светился
Взгляд Архангела, который знает, вдохновенный, свои действия
И формирует мир в своем далеко видящем взгляде.
В своем собственном царстве она не запиналась, не падала,
Но двигалась в тонкой силы границах,
Через которые разум шагнуть может к солнцу.
Кандидат на сюзеренитет более высокий,
Проход она прорубала из Ночи к Свету
И непойманного искала Всеведения.
Карликовая трехтелая тройственность была ее самостью.
Первый – наименьший из трех, но сильный членами,
Низколобый, с квадратными и тяжелыми челюстями,
Пигмейская Мысль, нуждавшаяся в том, чтоб жить в границах,
Вечно сутулящийся, чтобы ковать факт и форму.
Поглощенный и ютящийся во внешнем зрелище,
Он берет своим пьедесталом надежную основу Природы.
Прекрасный техник, незрелый мыслитель,
Клепальщик Жизни к колеям привычки,
Послушный грубой тирании Материи,
Узник форм, в которых работает,
Он связывает себя тем, что сам создает.
Раб абсолютных правил массы фиксированной,
Как Закон он видит мира привычки,
Он видит как Истину привычки ума.
В своем царстве образов и событий конкретных
Вращаясь по избитому кругу идей
И все время повторяя старые знакомые действия,
Он живет, довольный простым и известным.
Он любит старую почву, что была его обитания местом:
Ненавидя изменение, как дерзкий грех,
К каждому открытию недоверия полный,
Он продвигается лишь шаг за шагом внимательным
И чувствует, как смертельную пучину, неведомое.
Своего Неведения казначей бережливый,
Он отшатывается от авантюры, на великолепную надежду моргает,
Предпочитая надежную опору на вещи
Опасной радости шири и выси.
Медленные впечатления мира на его трудящийся разум,
Медлительные отпечатки, почти не стираемые,
Увеличивают их ценность их бедностью;
Старые надежные воспоминания – его главный запас:
Только то, что схватить может чувство, ему абсолютным кажется:
Внешний факт он ставит как правду единственную,
Мудрость отождествляет с приземленным взглядом,
И вещи, давно известные, и всегда выполняемые действия
Для его хватки цепляющейся есть балюстрада
Безопасности на опасных ступеньках Времени.
Небес доверие для него – установленные древние дороги,
Бессмертные законы не имеет права изменить человек,
Священное наследство от великого мертвого прошлого,
Или единственную дорогу, которую Бог сделал для жизни,
Не будет прочная форма Природы изменена никогда,
Часть огромной рутины вселенной.
Улыбка Хранителя Миров
Слала издревле земле этот Ум охраняющий,
Чтобы все могло встать в своем неизменном фиксированном типе
И никогда не покидать своей вечной позиции.
Его видно кружащим, верным задаче своей,
Неутомимым в предназначенной традиции круге:
В разлагающихся и крошащихся учреждениях Времени
Он продолжает нести охрану пред стенами обычая,
Или в древней Ночи окружении неясном
Он дремлет на камнях маленького дворика
И на каждый незнакомый свет рявкает,
Как на врага, что вломиться к нему может в дом,
Сторожевая собака дома духа, обнесенного чувствами,
Против самозванцев из Невидимого,
Питающаяся объедками жизни и костями Материи
В своей конуре объективной уверенности.
И, все же, за ним стоит космическая мощь:
Отмеренное Величие хранит свой более великий план,
Бездонное тождество отмеряет ритм поступи жизни;
Звезд неизменные орбиты бороздят Пространство инертное,
Миллионы видов следуют одному немому Закону.
Огромная инертность есть оборона мира,
Даже в изменении он хранит неизменность;
В инерции революции тонут,
В новом платье старое возобновляет свою роль;
Энергия действует, стабильность ее печатью является:
На груди Шивы остается танец огромный.
Феерический дух пришел, второй из трех.
Горбатый наездник на красном Диком Осле,
Стремительный Ум прыгнул вниз львиногривый
Из великого мистического Пламени, что окружает миры
И своим ужасным лезвием ест существа сердце.
Оттуда появилось Желания горящее видение.
Он нес тысячи форм, неисчислимые имена принимал:
Нужда во множестве и неопределенности
Пришпоривает его всегда на преследование Одного
По бесчисленным дорогам сквозь шири Времени
Через нескончаемого различия круги.
Он обжигает грудь каждого неясным огнем.
Лучи, мерцающие на темном потоке,
Он пламенел к небесам, затем, поглощенный, он тонул к аду;
Он взбирался, чтобы притащить вниз Истину в грязь
И использовал для грязных целей свою блестящую Силу;
Огромный хамелеон, золотой, голубой, красный,
Превращающийся в черного, серого и буро-коричневого,
Голодный, он с крапчатой ветки жизни таращился,
Чтобы урвать насекомые радости, свою любимую пищу,
Сомнительные средства существования каркаса роскошного,
Вскармливающие великолепную страсть его красок.
Змея пламени с тусклою тучей вместо хвоста,
За которой следует размышление-греза сверкающих мыслей,
Поднятая голова с многокрасочными гребешками колышущимися,
Он лизал знание языком дымным.
Водоворот, всасывающий воздух пустой,
Он основывал на пустоте огромные требования,
В Ничто рожденный к Ничто возвращался,
Однако, все время невольно он правил
К скрытому Нечто, что есть Все.
Пылкий в том, чтоб находить, неспособный удерживать,
Блестящая нестабильность была его знаком,
Ошибаться – его врожденная склонность, его врожденная реплика.
Перед нераздумывающей верой простертый, в то же время
Он считал все истинным, что льстило его собственным чаяниям;
Он лелеял золотое ничто, из желания рожденное,
Он хватался за нереальное для фуража.
Во тьме он открывал светлые формы;
Всматриваясь в висящую тень-полусвет,
Он видел окрашенные образы, набросанные в пещере Фантазии;
Или в кругах через догадки ночь несся
И в фотоаппарат воображения ловил
Яркие сцены обещания, удержанные скоротечными вспышками,
Фиксировал в воздухе жизни ноги спешащей мечты,
Хранил оттиски преходящих Форм и Сил, капюшоны носящих,
И вспышки-образы полувидимых истин.
Стремительный прыжок, чтоб схватить и владеть,
Не управляемый резоном или душой видящей,
Был его первым натуральным движением и движением последним,
Он расточал силу жизни, чтобы достичь невозможного:
Он презирал прямую дорогу и по блуждающим бегал изгибам,
И оставлял не попробованным то, что он завоевывал;
Он видел нереализованные цели как судьбу настоятельную
И выбирал пропасть для своего прыжка к небесам.
Авантюра – его система в игре жизни,
Он принимал случайные выигрыши за результаты надежные;
Ошибка не обескураживала его уверенный взгляд,
Не ведающий глубокого закона путей бытия,
И неудача не могла замедлить его феерической хватки;
Единственный шанс оправдывал все остальное.
Попытка, не победа, была очарованием жизни.
Неуверенный победитель, завоевывающий неопределенные ставки,
Инстинкт – его дамба, его сир – разум жизни,
Он бежит в своей гонке и приходит последним иль первым.
Однако, его работы не были ни малы, ни тщетны, ни недействительны;
Он часть силы бесконечности вскармливал
И мог создавать высокие вещи, какие его желала фантазия;
Его страсть хватала то, что спокойный ум упускает.
Проницательность импульса простирала свою прыгающую хватку
На небеса, которые высокая Мысль скрыла в ослепляющей дымке,
Хватала мерцания, что раскрывали таящееся солнце:
Он пробовал пустоту и находил там сокровище.
Полуинтуиция окрашивала в пурпур его чувство;
Он бросал вилы молнии и попадал в невидимое.
Он видел во тьме и смутно сутулился в свете,
Его полем было Неведение, неизвестное – призом.
Изо всех этих Сил была величайшей последняя.
Прибыв позже всех из плана мысли далекого
В наполненный иррациональный мир Случая,
Где все ощущается грубо и слепо делается,
Хотя случайность неизбежностью кажется,
Пришел Рассудок1, приземистый божественный мастеровой,
К своему узкому дому на гребне Времени.
Адепт чистой изобретательности и проектирования,
Задумчивый ликом, с внимательными всматривающимися глазами,
Он занял свое устойчивое и постоянное место,
Сильнейший, мудрейший из троллеподобных Трех.
Вооруженный своими линзами, линейкой и щупом,
На объективную смотрел он вселенную
И на множества, что живут в ней и умирают,
И на тело Пространства, и на душу бегущую Времени,
И в свои руки брал землю и звезды,
Чтобы попробовать, что он может сделать из этих странных вещей.
В своем сильном целеустремленном трудящемся разуме,
Изобретающем его линии-схемы реальности
И геометрические кривые его плана времени,
Он множил свои медленные половинные отрезы от Истины:
Нетерпеливый к загадке и к неизвестному,
Не терпящий беззакония и уникального,
Навязывающий размышление на марш Силы,
Навязывающий понятность неизмеримому,
Он старался свести к правилам мистический мир.
Ничего он не знал, но узнать все вещи надеялся.
В темных несознательных царствах, когда-то мысли лишенных,
Посланный всевышним Умом,
Чтобы бросить свой луч на неясную Ширь,
Несовершенный свет, заблуждающуюся массу ведущий
Силою чувства, идеи и слова,
Он отыскивает из субстанции и процесса Природы причину.
Чтобы всю жизнь гармонизировать контролем мысли,
Он с огромным напряжением все еще трудится;
Невежественный во всем, кроме своего собственного ищущего разума,
Он пришел спасти мир от Неведения.
Суверенный рабочий, на протяжении веков
Наблюдающий и отливающий в форму все существующее.
Самоуверенный, он принял свое громадное бремя.
Там низко склонившаяся могучая фигура сидит,
Согнувшись под дуговыми лампами его фабрики-дома
Среди стука и звона его инструментов.
Скрупулезный пристальный взгляд в его глазах созидательных,
Принуждая пластичное вещество космического Разума,
Он кладет своего мозга изобретения твердые
В образчики вечной фиксированности:
Индифферентный к немому космическому требованию,
Не осознающий две реальности близкие слишком,
Непроизнесенную мысль, безгласное сердце,
Он наклоняется, чтобы ковать свои кредо и железные кодексы
И металлические структуры, чтоб заточить жизнь,
И механические модели всех вещей существующих.
Для мира зримого он ткет мир задуманный;
В вещественных, но несубстанциональных линиях он плетет
Свою тонкую ткань словесной паутины абстрактной мысли,
Свои сегментарные системы Бесконечного,
Свои теодицеи2 и космогонические карты
И мифы, которыми он объясняет необъяснимое.
По желанию он размещает в тонком воздухе разума,
Как карты в школе интеллекта висящие,
Втискивая Истину в узкую схему,
Свои бесчисленные воюющие философии строгие;
Из природного тела феномена
Он вырезает острым лезвием Мысли в жестких линиях,
Как рельсы, чтобы сила Мирового Мага бежала по ним,
Свои науки, точные и абсолютные.
На огромных голых стенах человеческого незнания
Вокруг глубоких немых иероглифов Природы
Он записывает демотическими3 ясными буквами
Энциклопедию своих мыслей обширную;
Алгебру знаков его математики,
Свои числа и непогрешимые формулы
Он выводит, чтобы подвести резюме всех вещей.
На все стороны бежит, как в мечети космической,
Выписывающая его законов библейские строфы
Затейливая вязь арабесок-образчиков,
Искусство его мудрости, его знания умение.
Это искусство, это умение есть его опора единственная.
В его высоких работах чистого интеллекта,
В его отходе от западни чувств
Не приходят крушения стен разума,
Не прыгает открывающая вспышка абсолютной силы,
Там не рассветает свет небесной уверенности.
Миллион голов носят его знание здесь,
И каждая увенчана тюрбаном сомнения.
Все стоит под вопросом, все к ничто сводится.
Некогда в своем массивном ремесле монументальные
Его старые великие мифические писания исчезают
И на их месте начинаются точные эфемерные знаки;
Это постоянное изменение в его глазах составляет прогресс:
Его мысль есть нескончаемый марш без цели.
Там нет вершины, на которую он может встать
И одним взглядом увидеть Бесконечного целое.
Неокончательная игра есть труд тяжкий Рассудка.
Каждая сильная идея может использовать его как свой инструмент;
Принимая каждое дело, он защищает свой случай.
Открывается на каждую мысль, которой он знать не может.
Вечный Адвокат, усаженный как судья,
Облачает в неуязвимую кольчугу логики
Тысячу бойцов за завуалированный трон Истины
И сидит на высокой лошадиной спине аргумента,
Чтобы все время сражаться словесными пиками
В пародийном турнире, где никто выиграть не может.
Испытуя ценности мысли своими негибкими тестами,
Уравновешенный, он сидит в широком и пустом воздухе,
Отчужденный и чистый в своей безучастной позе.
Абсолютными его суждения кажутся, но ни одно не уверено;
Время все его вердикты в апелляции отменяет.
Хотя подобное солнечным лучам для тлеющего нашего разума,
Его знание притворяется, что упало с чистых небес,
Его лучи – огни фонаря в Ночи;
Он бросает блестящее платье Неведения.
Но сейчас утрачено его суверенное требование
Править высоким царством разума в своем абсолютном праве,
Связывать мысль кованными надежными цепями логики
Или видеть нагой истину в ярком абстрактном тумане.
Мастер и раб феномена полного,
Он путешествует на дорогах ошибающегося зрения
Или смотрит на установленный механический мир,
Сконструированный для него его инструментами.
Вол, впряженный в телегу факта доказанного,
Он тащит огромные кипы знания сквозь прах Материи,
Чтобы достигнуть огромного базара полезности.
Ученик, он вырос до старого труженика;
Помогающее чувство есть его исканий арбитр.
Его он ныне использует как оселок испытания.
Как если б он не знал, что факты есть скорлупки истины,
Он хранит шелуху, отбрасывает в сторону ядрышко.
Блекнет в прошлом старинная мудрость,
Вера эпох становится праздной историей,
Бог уходит от проснувшейся мысли,
Старая отброшенная греза не нужна больше:
Он ищет лишь механической Природы ключи.
Каменные неизбежные законы интерпретируя,
Он вкапывается в твердую скрывающую почву Материи,
Чтобы вырыть процессы всего сотворенного.
Загруженная огромная машина, работающая сама по себе, появляется
Перед пылким, восхищенным и изумленным взглядом его глаз,
Запутанное устройство бессмысленное
Упорядоченного судьбоносного и неизменного Случая:
Изобретательное, методичное, подробное
Его грубое несознательное точное устройство
Развертывает безошибочный марш, чертит дорогу надежную;
Оно без размышления планирует, без воли действует,
Миллионам целей служит без всякой цели
И рациональный мир строит без разума.
Оно не имеет ни двигателя, ни идеи:
Его обширная самостоятельная деятельность без причины работает;
Безжизненная Энергия, неодолимо управляемая,
Голова смерти на теле Необходимости,
Порождает жизнь и сознание,
Затем удивляется, почему все было и откуда пришло оно.
Наши мысли есть части огромной машины,
Наши раздумья – лишь каприз закона Материи,
Знания мистика было слепого фантазией;
В душе или духе мы сейчас не нуждаемся:
Материя является превосходной Реальностью,
Запатентованное не могущее ускользнуть чудо,
Суровая правда вещей, простая, единственная, вечная.
Убийственная растрата стремительная,
Создающая мир мистерией потери себя,
Излила свои работы рассеянные на пустое Пространство;
Позднее самодезинтегрирующаяся Сила
Сожмет огромную экспансию, которую она сделала:
Затем закончит этот могучий и бессмысленный труд,
Пустота как прежде останется голой, не занятой.
Так доказываемая, коронованная, величественная новая Мысль
Объясняла мир и овладевала всеми его законами,
Касалась немых корней, будила завуалированные ужасные силы;
Она заставляла служить бессознательных джинов,
Что спят, неиспользованные, в неведающем трансе Материи.
Все было определенно, негибко, бесспорно.
Но когда на Материи скале эпох было основано
Все здание, что поднималось прочным, четко обтесанным и надежным,
Все рассыпалось обратно в море сомнения;
Эта прочная схема растаяла в бесконечном потоке:
Она4 встретила Силу бесформенную, изобретателя форм;
Неожиданно она спотыкалась о вещи невидимые:
Молния из необнаруженной Истины
Слепила ее глаза своей с толку сбивающей вспышкой
И прорывала пучину между Реальным и Знаемым,
Пока все ее знание не становилось очевидным неведением.
И снова чудо-паутиной делался мир,
Процессом магии в пространстве магическом,
Недоступного уму чуда глубинами,
Чей источник терялся в Невыразимом.
И снова мы встречаем пустое Непознаваемое.
В крахе ценностей, в огромном крушении гибельном,
В разрушении и треске ее работы ломающейся,
Она теряла свой чистый консервированный сконструированный мир.
Остался танец квантов, разлегшаяся поза случайности
В огромном несущемся вихре Энергии:
Беспрестанное движение в Пустоте неограниченной
Изобретало формы без мысли иль цели:
Неизбежность и Причина были бесформенными призраками;
Материя была в течении бытия инцидентом,
Закон – лишь механической привычкой слепой силы.
Идеалы, этика, системы не имели основы
И быстро рушились или без санкции жили;
Все становилось хаосом, вздыманием, столкновением и борьбою.
Идеи воюющие и свирепые на жизнь прыгали;
Тяжелое сжатие подминало анархию
И свобода была лишь фантома именем:
Творение и разрушение обнявшись вальсировали
На груди израненной и дрожащей земли;
Все кружилось в мир танца Кали.
Так спотыкалась, оседала, растягиваясь в Пустоте,
За подпорки хватаясь, за почву для опоры, чтоб встать,
Она только тонкую атомную Обширность видела,
Из редких разрозненных точек основу-вселенную,
По которой плывет феноменальный облик прочного мира.
Один процесс событий был там
И Природы пластичное и многообразное изменение,
И, сильная смертью, чтоб убивать или творить,
Расщепленного незримого атома всемогущая сила.
Один шанс оставался, что здесь может быть сила,
Что позволит освободить людей от старых неадекватных средств
И его сувереном земной сцены оставить.
Ибо Рассудок в таком случае может схватить изначальную Силу,
Чтоб двигать ею машину по путям Времени.
Все тогда сможет служить потребности мыслящей расы,
Абсолютное Положение найдет абсолютность порядка,
На стандартизированное совершенство разрежет все вещи,
Совершенно точную машину построит в обществе.
Тогда наука и рассудок, о душе не заботясь,
Смогут выгладить спокойный униформенный мир,
Вековечные поиски насытить внешними истинами
И по единому образцу отлитую мысль навязать разуму,
Логику Материи грезам Духа навязывая,
Благоразумное животное из человека сделать
И симметричную фабрику из его жизни.
Это будет пиком Природы на земном смутном шаре,
Величественным результатом труда долгих эпох,
Земли эволюция увенчана будет, ее миссия выполнена.
Так может случиться, если дух опуститься спящим;
Человек тогда может довольным покоится и жить в мире,
Хозяин Природы, который ее рабом когда-то трудился,
Беспорядок мира в закон отливающий, –
Если только ужасное сердце Жизни не поднимется в бунте,
Если только Бог внутри не найдет более великого плана.
Но космическая Душа многолика;
Касание изменить может фасад Рока фиксированный.
Внезапный поворот может прийти, показаться дорога.
Более великий Разум может видеть более великую Истину,
Или мы можем найти, когда все остальное неудачу потерпит,
Спрятанный в нас самих к совершенному5 изменению ключ.
Поднимаясь с почвы, по которой ползут наши дни,
Сознание Земли может венчаться с Солнцем,
Наша смертная жизнь – скользить на крыльях духа,
Наши конечные мысли – с Бесконечным общаться.
В ярких царствах встающего Солнца
Все есть в силу света рождение:
Все, здесь деформированное, там хранит свою счастливую форму,
Здесь все смешано и испорчено, там – чисто и цело;
Однако каждое есть преходящий шаг, фаза момента.
Пробужденная к более великой Истине, за ее действий пределами,
Посредница сидит примиряющая и свои видит работы,
И чувствует в них чудо и силу,
Но знает силу позади лица Времени:
Она выполняла задачу, повиновалась ей данному знанию,
Ее глубокое сердце стремилось к великим идеальным вещам
И из света смотрело в поисках более широкого света:
Блестящая изгородь, вокруг нее возведенная, ее силу суживала;
Преданная своей ограниченной сфере, она трудилась, но знала,
Что ее высочайшие, широчайшие искания были лишь половинчатым поиском,
Ее самые могучие акты – проходом иль стадией.
Ибо не Рассудком было творение сделано
И не Рассудком может быть Истина зрима,
Которую через вуали мысли, через ширмы чувства
С трудом зрение духа может увидеть,
Затуманенное несовершенством своих инструментов:
Маленький Ум к маленьким привязан вещам:
Его чувство есть ничто иное, как направленное вовне касание духа,
Полупроснувшегося в мире Несознания темного;
Он направляет свои чувства вовне для своих бытий и своих форм,
Как тот, кто нащупывать в невежественной Ночи оставлен.
В этой маленькой формочке младенческого чувства и разума
Желание является о блаженстве криком детского сердца,
Наш рассудок – лишь забавы ремесленником,
Придумывающим правила в странной игре спотыкающейся.
Но она своего карлика знала, чье самоуверенное зрение
Ограниченные перспективы принимало за далекую цель.
Мир, ею сделанный, есть путевой неполный отчет
Путешественника к наполовину найденной правде в вещах,
Между неведением и незнанием движущегося.
Ибо ничто не известно, пока что-то остается сокрытым;
Истина известна, только когда зримо все.
Привлеченная Всем, что есть Одно,
Она стремится к более высокому, чем у нее, свету;
Спрятанный ее кредо и культами, она замечает лик Бога:
Она знает, что нашла до сих пор только форму, одежду,
Но постоянно надеется увидеть его в своем сердце
И ощутить его реальности тело.
Но пока там – маска, не лик,
Хотя иногда два сокрытых появляются глаза:
Рассудок не может сорвать ту маску мерцающую,
Его усилие лишь заставляет ее мерцать больше;
В кипы он Неразделимого связывает;
Находя свои руки слишком маленькими, чтоб овладеть обширною Истиной,
Он разбивает знание на чуждые части
Или всматривается через завесу туч в поисках солнца исчезнувшего:
Он видит, не понимая увиденного,
Через закрытые лица конечных вещей
Бесконечности мириады аспектов.
Однажды Лицо должно просиять через маску.
Наше неведение есть куколка Мудрости,
Наше заблуждение на своем пути с новым знанием сочетается браком,
Его тьма есть зачерненный узел света;
Мысль танцует с Неведением рука об руку
На серой дороге, что вьется к Солнцу.
Даже когда ее пальцы вертят узлы,
Что привязывают их к их странной компании,
В мгновения их семейной борьбы
Иногда врываются вспышки Огня освещающего.
Даже сейчас здесь есть великие мысли, что одиноко гуляют:
Они приходят непогрешимым вооруженные словом
В облачении интуитивного света,
Который есть санкция из глаз Бога;
Глашатаи далекой Истины, они пламенеют,
Прибывая с края вечности.
Огонь придет из бесконечностей,
Более великий Гнозис смотреть будет на мир,
Из какого-то далекого всеведения пройдя
По блестящим морям из тихого Одного поглощенного,
Чтобы осветить глубокое сердце себя и вещей.
Безвременное знание он принесет Разуму,
Жизни – ее цель, Неведению – его завершение.
Наверху, в высокой стратосфере безветренной,
Отбрасывая тень на карликовую троицу,
Претенденты на безграничное Запредельное жили,
Пленники Пространства, обнесенного ограничивающими небесами,
В непрестанном круговороте часов
Стремящиеся к прямым путям вечности,
И со своего высокого места смотрели вниз на этот мир
Два солнечноглазых Демона, свидетельствующие все существующее.
Способность поднять медлительный мир,
Императивная огромная высоко скользила на крыльях Жизнь-Мысль,
Не приученная ступать по твердой неменяющейся почве:
Привыкшая к голубой бесконечности,
Она парила в залитом солнцем небе и освещенном звездами воздухе;
Она видела издали Бессмертного дом
И издалека голоса Богов слышала.
Иконоборец и разрушитель фортов Времени,
Перепрыгивающая границы и превосходящая норму,
Она освещала мысли, что сияют через века,
И побуждала к действиям сверхчеловеческую силу.
Так далеко, как ее самоокрыленные аэропланы могут летать,
Посещая будущее в великих сверкающих рейдах,
Она разведывала перспективы грезы-судьбы.
Задумываться склонная, достигать неспособная,
Она чертила своей концепции карты и планы видения,
Для архитектуры смертного Пространства слишком обширные.
По ту сторону в шири, где нет опоры для ног,
Выдумщик Идей бестелесных,
Бесстрастный к крику жизни и чувства,
Чистый Мысль-Разум обозревал действо космическое.
Архангел белого превосходящего царства,
Он видел мир из уединенных высот,
Светящихся в далеком и пустом воздухе.
Конец песни десятой
1 Здесь и далее в переводе Рассудок (Reason) представлен местоимениями мужского рода, тогда как в оригинале – женского.
2 Схемы, оправдывающие бога (лат)
3 Графическая разновидность египетского письма (скорописная форма), упрощение иератической формы
4 Здесь продолжается описание Рассудка, но в связи с использованием в оригинале слова "Мысль" удалось перейти к женскому роду описываемой Силы – как в оригинале. Тем не менее, определенное искажение остается, вызванное тем, что все местоимения женского рода в переводе относятся к слову "Мысль", тогда как в оригинале они относятся к слову "Рассудок". Но поскольку объект описания остается прежним, переводчик счел это искажение формальным и допустимым.
5 В смысле "безупречному", "безукоризненному"