Шри Ауробиндо

САВИТРИ

Символ и легенда

Часть 2. Книга 5. Книга Любви

Песнь третья
Сатьяван и Савитри

Из мистерии прошлого безгласной,
В настоящем, неведающем позабытые узы,
Эти духи встретились на путях Времени.
Однако в сердце их тайные сознающие самости
Тотчас осознали друг друга, предупрежденные
Первым же звуком восхитительного голоса
И первым видением предопределенного лика.
Когда существо из своей глубин кричит существу
Из-за ширмы внешнего чувства
И найти слово, раскрывающее сердце, старается,
Страстную речь, нужду души обнаруживающую,
Но неведение разума вуалирует зрение внутреннее,
Лишь немногое пробивается сквозь наши земного творения границы,
Так ныне они встретились в тот важный час,
Так было полным узнавание в глубинах,
Воспоминание утерянное, единство утраченное.
И Сатьяван сказал первым Савитри:
"О ты, что пришла ко мне из безмолвия Времени,
Твой голос пробудил мое сердце к блаженству неведомому,
Бессмертная или смертная лишь в твоем облике,
Ибо больше, чем земля, говорит твоя мне душа
И больше, чем земля, меня окружает твой взгляд,
Как называешься ты среди детей человеческих?
Откуда пришла, как рассвет, ты, дни моего духа наполнив?
Ярче, чем лето, ярче цветов,
В одинокий край моей жизни,
О солнечный свет, золотой девою отлитый?
Я знаю, что могучие боги дружат с землей.
Среди великолепий дней и ночей
Я путешествовал долго со своей душой-пилигримом,
Движимый чудом знакомых вещей.
Земля от меня скрыть не может силы, что она прячет:
Даже двигаясь среди земных сцен
И земных вещей обычных поверхностей,
Мое зрение, не ослепленное ее формами, видело;
Божество выглядывало на меня из зрелищ знакомых.
Я свидетельствовал на девственных свадьбах зари
Позади пылавших занавесок небес
Или, соперничая в радости с шагами светлого утра,
Я гулял вдоль побережий полдня дремотных,
Или золотую пустыню света солнца пересекал,
Проходя по великим просторам блеска и пламени,
Или встречал луну, изумленно скользящую в небе
В неопределенной широте ночи,
Или звезды маршировали по их длинному сторожевому пути,
Целя их копья сквозь бесконечности,
День и ночь раскрывали мне скрытые формы;
От секретных берегов ко мне приходили фигуры
И счастливые лица выглядывали из луча и из пламени.
Я слышал странные голоса за волнами эфира,
Колдовские песни Кентавра волновали мой слух;
Я видел мельком Апсар, купавшихся в омутах,
И сквозь листву я смотрел на лесных нимф;
Ветры своих господ, чей шаг тяжел, мне показали,
Принцев Солнца я видел,
Пылающих в тысячеколонных домах света.
Поэтому сейчас мой ум мог пригрезить и мое сердце боится,
Что с некоего дивного ложа по ту сторону нашего воздуха
Встав в просторном утре богов,
Ты направляла коней своих из миров Громовержца.
Хотя небесам твоя красота, похоже, близка,
Гораздо больше обрадуются мои мысли, узнав,
Что сладость смертного меж твоих век улыбается,
Что сердце твое может биться под человеческим взглядом
И от взора твоя золотая грудь трепетать,
Отвечая смущенно земнорожденному голосу.
Если смертных дразнимую временем привязанность ты чувствовать можешь,
Простых вещей земным покоем довольствоваться,
Если твой взгляд на земной почве жить может довольно,
И эта небесная сумма восторга,
Твое золотое тело, возлежать утомленно,
Придавив своей грацией нашу землю, пока
Хрупкая сладость преходящего вкуса пищи земли
И игра винной струи тебя держат,
Спустись. Пусть твое путешествие кончится, сойди к нам.
Близко отца моего увитое плющом жилище отшельническое,
Скрытое высокой шеренгой этих немых королей,
Поют голоса хоров, облаченных в краски,
Чьи песни повторяют транскрибированную в нотах музыки
Страстную запись веток раскрашенную
И наполняют часы криком своим мелодичным.
Среди приветливого жужжания множества пчел,
Наполни лесов медовое царство;
Позволь провести тебя в изобилие жизни.
Неприкрашенна, проста жизнь лесного отшельника;
Но одета она земли драгоценностью.
Дикие ветры бегут, визитеры в верхушках качающихся,
День за днем спокойным, часовые небесного мира¹,
Возлежащие на пурпурной мантии неба,
Глядят вниз на богатую тайну и тишину,
И внутри поют свадебные воды ключей.
Вокруг огромные, шепчущие и разноликие
Высокие лесные боги взяли в их руки
Человеческий час, гостя их вековой пышности.
Утра, одетые в зелень и золото,
Гобелен света солнца и тени
Станут палатами отдыха, тебе подобающими".
Она помолчала, словно голос его все еще слушая,
Не желая очарование развеять, сказала затем медленно.
Раздумывая, она отвечала: "Я – Савитри,
Принцесса Мадры. Кто ты? Какое имя
Музыкальное людям тебя на земле называет?
Какой ствол королей, напоенный счастливым потоком,
Расцвел наконец на счастливом одном берегу?
Почему в непроходимых лесах ты живешь
Далеко от славных дел, которых требует юность,
В убежище отшельника и земли размышлении диком,
Где лишь со своей свидетельствующей самостью бродишь
В зеленом одиночестве безлюдном Природы,
Окруженный громадой молчания
И сплошным ропотом первозданных покоев?"
И Сатьяван ответил Савитри:
"В дни, когда его взгляд смотрел на жизнь еще ясный,
Дьюматшена, король Шалвы когда-то, правил
Землями, что от этих вершин,
Проводящих свои дни в изумрудном восторге
В доверительной беседе со скитальцами-ветрами,
Поворачивают, глядя назад на южное небо,
И спускаются по склонам холмов размышляющих.
Но бесстрастная Судьба шевельнула своей рукой накрывающей,
И живая ночь окружила пути человека могучего,
Светлые боги небес отозвали назад свой дар беззаботный,
Забрали из глаз опустевших свой радостный помогающий луч
И увели от него богиню изменчивую.
Изгнанник из империи внешнего света,
Утерянный для дружбы зрящих людей,
Он живет в двойном одиночестве, внутри,
И в торжественном шелесте леса.
Сын того короля, я, Сатьяван, жил
В удовольствии, ибо еще не знал я тебя,
В своем густонаселенном одиночестве духа
И в огромном жизненном ропоте, родственном мне,
Обширностью вскормленный, ученик одиночества.
Великая Природа пришла к ее ребенку, вновь обретенному;
Я правил в царстве более благородного рода,
Чем тот, что человек может создать на тупой Материи почве,
Я встречал искренность первобытной земли,
Я наслаждался близостью Бога-младенца,
В огромных задрапированных палатах ее государства
Свободно в безграничных чертогах я жил,
Балуемый теплой матерью всех нас,
С моими природными братьями в ее доме воспитывался.
Я лежал в просторных нагих объятиях неба,
Сияние солнца обнимало благословляя мой лоб,
Ночью лучей луны серебристый экстаз
Целовал мои тяжелые веки, чтоб спали. Утра земли были моими;
Соблазняемый слабым шорохом облаченных в зелень часов,
Я скитался, в лесах затерявшись, лежал в голосе
Вод и ветров, участник радости солнца,
Слушатель вселенских речей:
Мой дух удовлетворенный внутри меня знал
Наше богоподобное первородство, наслаждался жизнью,
К которой были близки небеса и земля.
До того, как Судьба привела меня в этот мир изумрудный,
Разбуженный каким-то предзнаменующим касанием внутри,
Раннее предвидение в мой ум приблизило
Великое немого животное сознание земли,
Ныне столь близким мне ставшее, покинувшему прежнюю роскошь,
Чтобы жить в этом грандиозном ропоте, обширном и смутном.
Я уже встречал ее в грезе моего духа.
Словно в страну души более глубокую
Перемещая живой образ земли,
Сквозь внутреннее видение и чувство пробуждение пришло.
Зримые чары преследовали часы моей юности,
Все вещи, пойманные в цветных линиях глазом,
Были увидены заново в интерпретирующем разуме,
Который искал в форме, чтоб уловить душу.
Юный бог-ребенок взял мои руки, что держали,
Двигались, велись поиском его прикасания,
Яркими формами и оттенками, что в его зрении плыли;
Написанные на странице и камне, они говорят людям.
Высокой красоты визитеры были моими друзьями.
Ржущая гордость быстрой жизни, что бродит,
Гривоветренная, по нашим пастбищам, на мое настроение видящее
Бросала силуэты скорости; пятнистые олени, толпящиеся
На фоне неба темнеющего, становились песнею
Вечера молчанию души.
Я ловил неким вечным зрением внезапного
Зимородка, мелькнувшего к темневшему омуту;
Медленного лебедя, серебрившего лазурное озеро,
Магической белизны силуэт, сквозь грезу парусом плывший;
Листья, в страсти ветра дрожащие,
И узорные бабочки, сознательные цветы воздуха,
И странники-птицы в голубой бесконечности
Жили в картинах моего внутреннего зрения;
Деревья и горы стояли там как мысли от Бога
И бриллианты длинных клювов в их ярких платьях,
Павлины, раскинувшие на бризе свои полнолуния,
Словно фресками мою память раскрасили.
Я вырезал мое видение из леса и камня;
Я ловил эхо слова всевышнего
И ритмы-удары бесконечности мерил,
И ловил слухом вечный Голос сквозь музыку.
Я ощущал прикосновение скрытое, я слышал зов,
Но не мог обнять моего Бога тело
Или удержать меж ладоней ноги Матери Мира.
В людях встречал я странные части Себя,
Что фрагментов искали и жили во фрагментах:
Каждый жил в себе и для себя одного
И с остальным был связан лишь мимолетными узами;
Каждый чувствовал страсть своих поверхностных горя и радости,
И не видел Вечного в его тайном доме.
Я с Природой беседовал, размышлял с неизменными звездами,
Огнями дозорными Бога, горящими в Ночи невежественной,
И видел, как на ее могучий лик падал
Пророческий луч солнца Вечного.
Я сидел с мудрецами лесными в их трансе:
Там лились пробуждающие струи алмазного света,
Одного во всем мелькало присутствие.
Но последней, трансцендентальной силы, все же, там не хватало
И Материя как и прежде спала, равнодушная к своему Господу.
Дух был спасен, тело утеряно, немо,
Все еще жило со Смертью и древним Неведением;
Несознание его оставалось основой, судьбой – Пустота.
Но ты пришла и все непременно изменится:
Я почувствую Мать Мира в золотых твоих членах
И услышу ее мудрость в твоем святом голосе.
Дитя Пустоты перерождено будет в Бога.
Моя Материя избежит Несознания транса.
Мое тело, как и мой дух, будет свободно.
От Неведения и от Смерти спасется".
И Савитри, все еще размышляя, откликнулась:
"Расскажи больше мне, расскажи больше, о Сатьяван,
Расскажи о себе, обо всем, что есть ты внутри;
Я узнаю тебя, словно вечно мы жили
В палате наших душ вместе.
Говори, пока свет не войдет в мое сердце
И мой тронутый смертный мозг не поймет
Все, что бессмертное существо во мне ощущает.
Оно знает, ты – это тот, кого дух мой искал
Среди земли толпящихся ликов и форм
Сквозь моей жизни золотые пространства".
И Сатьяван, словно арфа, отзывающаяся
Зову флейты настойчивому,
На ее вопрос отвечал и повел к ней поток
Своего сердца в многоцветных волнах речей:
"О золотая принцесса, совершенство Савитри,
Больше я расскажу тебе, чем могут слова недостаточные,
Обо всем, что ты просишь, неведомом,
Обо всем, что молния-вспышка любви обнаруживает
В час великий богов раскрывающих.
Даже краткая близость мою жизнь изменила.
Ибо ныне я знаю, что все, чем жил я и был,
Двигалось к этому моменту перерождения моего сердца;
На свое предназначение я оглянулся,
Душа была подготовлена на земле для тебя.
Когда-то дни мои дням других были подобны:
Думать и делать было всем, наслаждаться, дышать;
Это была ширина с высотою смертной надежды:
Однако пришли проблески себя более глубокого,
Что живет позади Жизни и ее акты своей сценой делает.
Была почувствована истина, что прячет свою форму от разума,
Величие, трудящееся для исхода сокрытого,
И смутно сквозь формы земли там проглядывало
Нечто, чем еще жизнь не является, но должна быть.
Мистерию я искал с фонарем, Мысль.
Ее проблески освещали словом абстрактным
Полузримую почву, и, путешествуя ярд за ярдом,
Систему Себя и Бога она наносила на карту.
Я не мог жить правдой, о которой она говорила и мыслила.
Я повернулся поймать ее форму в зримых вещах,
Надеясь затвердить ее правило разумом смертным,
Навязывал узкую структуру мирового закона
На свободу Бесконечного,
Тяжелый, твердый скелет внешней Правды,
Ментальную схему механической Силы.
Этот свет показывал больше, чем тьма не обысканная;
Он делал первозданный Секрет еще более оккультным.
Анализировать свою космическою Вуаль он не мог
Или заметить Чуда-работника скрытую руку
И снять копию с его магических планов.
Я нырнул во внутренний видящий Разум
И узнал тайные законы и колдовства,
Что создают сбитого с толку раба материального разума.
Мистерия не была решена, а углубилась.
Я старался найти ее намеки сквозь Красоту и Искусство,
Но форма не может раскрыть внутри живущую Силу;
Лишь ее символы бросает в наши сердца.
Она вызывала настроение себя, призывала символ
Всей скрытой в чувстве размышляющей славы:
Я жил в луче, но не встречал Солнце.
Я смотрел на мир – и Себя упускал,
И когда нашел я Себя, я потерял мир,
Мои другие самости я потерял и тело Бога,
Связь конечного с Бесконечным,
Грань между внешним и Истиной,
Мистическую цель, для которой был сделан мир,
Человеческое чувство Бессмертия.
Но ныне эта связь золотая ко мне с твоими ногами пришла
И Его солнце златое с твоего лица мне засияло.
Ибо ныне царство иное с тобой приближается
И более божественные голоса наполняют мой слух,
Странный, новый мир плывет ко мне в твоем взгляде,
Приближаясь, словно звезда с неизвестных небес;
Крик сфер приходит с тобой и песня
Богов пламенеющих. Я дышу в полную грудь,
И в жарче пылающем марше мгновений я двигаюсь.
Мой разум преображается в провидца восторженного.
Путешествующий прыжок пенящийся из волн блаженства
Изменил мое сердце и землю вокруг:
Все твоим приходом наполнено. Воздух, почва, поток
Свадебное убранство несут, чтобы быть тебе подобающими,
И солнечный свет твои оттенки подчеркивает
Из-за перемены внутри меня от твоего взгляда.
Приди ближе ко мне из своей колесницы света
На этот зеленый дерн, не пренебрегая нашей землей.
Ибо здесь есть для тебя созданные просторы секретные,
Чьих изумрудных пещер протяженность укроет тебя.
Разве это смертное блаженство ты своей сферой не сделаешь?
Спустись, о счастье, своими лунно-золотыми ногами,
Одари пол земли, на котором во сне мы лежим.
О принцесса красоты светлой, Савитри,
Моим восторгом и своей собственной радостью вынужденная,
Войди в мою жизнь, в твою палату, часовню.
В этом великом покое, где духи встречаются,
Ведома моим молчаливым желанием в мои леса,
Позволь шелестящей арке неясной над тобой сомкнуться;
Единые с дыханием вещей вечной жизни
Ко мне твоего сердца удары приблизь, пока не прыгнет
Очарованный из аромата цветов
Миг, который все вберет шелесты
И каждую птицу в ее крике запомнит".

     К своим плетям его страстными словами притягиваемая
Ее бездонная душа смотрела на него из ее глаз;
Шевеля ее губы в плывших звуках, душа говорила.
Произнесла одно слово и сказала все:
"О Сатьяван, тебя я услышала и я знаю;
Я знаю, что ты, только ты – это он".
Затем вниз она сошла из своей высокой резной колесницы,
Спускаясь с мягкой, неуверенной спешкой;
Ее многоцветное платье, блестящее в свете,
Парило над шевелимой ветром травой,
Смешавшейся с сиянием луча ее тела
Словно с чудесным плюмажем усевшейся птицы.
Ее светлые ноги на зеленом золоте дерна
Оставили память сияний блуждающих
И легко немое желание земли придавили,
Лелеяли в ней это слишком краткое касание почвы.
Затем ее руки, вспорхнув как светлые яркие бабочки,
Приняли у освещенных солнцем рук края лесного
Груз их драгоценностей-ладоней, собранных в гроздь,
Компаньоны весны и друзья бриза.
Чистая гирлянда формы простой,
Ее быстрые пальцы цветов песню учили,
Станс-движение брачного гимна.
В ароматы утоплены, в оттенки погружены,
Они смешали цветные знаки стремления, сделали
Цветение их чистоты и страсти единым.
Причастие радости в хранящих ладонях
Она несла, цветок-символ ее предложенной жизни,
Затем, с поднятыми руками, что сейчас дрожали немного
В полной близости, которую ее желала душа,
Узы сладости, их светлого объединения символ,
Она прильнула к груди, ее любовью желанной.
Словно перед неким милосердным богом склоненная,
Что просиял из своего тумана величия,
Чтоб своего поклонника часы красотою наполнить,
Она согнулась и его ног обожающими руками коснулась;
Она сделала свою жизнь его миром, для него, чтобы вошел
И ее тело сделал своего восторга комнатой,
Ее стучащее сердце – воспоминанием блаженства.
Он к ней наклонился и взял в свою собственность
Их поженившееся стремление, соединенное как объятия надежды;
Словно овладел внезапно всем миром богатым,
Повенчавшись со всем, чем он был, он стал сам собой,
Неистощимая радость сделала его одиноким,
Он вобрал всю Савитри в объятия.
Его руки вокруг нее стали знаком
Замкнутой близости сквозь медленные, интимные годы,
Первой сладостной суммой восторга грядущего,
Одной интенсивной краткостью всей долгой жизни.
В широком моменте двух душ, что встречаются,
Она ощущала, как ее существо вплывает в него, как в волнах
Река втекает в могучее море.
Как когда душа поглощается в Бога,
Чтобы жить в Нем вовеки и знать Его радость,
Ее сознание осознавало его одного,
И вся ее отдельная самость была утеряна в его самости.
Как звездное небо окружает счастливую землю,
В себе закрыл он ее в круге блаженства
И запер мир в себя и в нее.
Безграничная изоляция их едиными сделала;
Он сознавал ее, его обернувшую,
И дал ей проникнуть к себе в самую душу,
Словно мир духом мира заполнен,
Словно смертный просыпается в Вечность,
Словно конечное открывается Бесконечному.
Так они затерялись друг в друге на время,
Затем, выйдя назад из транса экстаза их долгого,
Вошли в новых себя и в мир новый.
Каждый сейчас был частью единства другого.
Мир был, но их двойного самонахождения сценой,
Или их существ сочетавшихся более обширным каркасом.
В высоком пылающем куполе дня
Судьба завязала узел из нитей сияния утра,
А министерством благоприятного часа
Связи сердец перед солнцем, их брачным огнем,
Вечного Господа венчания с Супругой
Вновь выбрано место на земле в человеческих формах:
В новом акте мировой драмы
Соединенные Двое начали более великую эру.
В тишине и шелесте этого изумрудного мира
И в бормотании священником-ветром священных стихов,
Среди хорального шепота листьев,
Две половины любви слились вместе и стали едины.
Природное чудо еще раз трудилось:
В неизменном, идеальном мире
Один человеческий миг был сделан вечным.

     Затем вниз, по узкой тропинке, где повстречались их жизни,
Он вел и показывал ей ее будущий мир,
Убежище любви и уединения счастливого угол.
В конце тропинки, за зеленым проходом в деревьях,
Она увидела линии крыши жилища отшельника
И впервые взглянула на будущий дом ее сердца,
На хижину, что укрывала жизнь Сатьявана.
Украшенная плюшем и красными вьющимися цветами,
В грезах Савитри она показалась лесною красавицей,
Уснувшей коричневым телом с волосами рассыпанными
В ее неоскверненной палате изумрудного мира².
Вокруг нее простиралось настроение леса отшельническое,
Затерянного в глубинах его одиночества собственного.
Она не могла говорить, радостью глубокой движимая затем
Лишь с ее малой толикой, что трепетала в словах,
Ее счастливый голос выкрикнул:
"Мое сердце останется здесь, в лесном этом краю,
Близь этой крыши из листьев, пока далеко я:
Ныне в новых скитаниях я не нуждаюсь.
Но я должна спешить назад в моего отца дом,
Который скоро потеряет одну любимую знакомую поступь
И будет тщетно ловить когда-то лелеемый голос.
Ибо скоро я вернусь, никогда снова
Единство не должно разделять блаженство свое, назад обретенное,
И судьба разлучать наши жизни, пока они наши".
Вновь она поднялась на колесницу резную,
И под пылом раскаленного полдня,
Менее яркого, чем блеск ее мыслей и грез,
Она спешила, быстро правящая, с быстрым сердцем, но еще видела
В неподвижной ясности мира внутреннего зрения,
Сквозь благоухающий холодом полумрак леса роскошный,
Как по тенистой тропинке меж стволами неровными
К тихой поляне идет Сатьяван.
Неф деревьев заключил в арку отшельника хижину,
Ее счастья глубокое убежище новое,
Ее души дом и храм, что лучше небес.
Это ныне останется с ней, ее сердца постоянная сцена.

Конец третьей песни
Конец книги пятой

¹ Peace – мир, покой

Назад

² Peace – мир, покой

Назад