Шри Ауробиндо

САВИТРИ

Символ и легенда

Часть 2. Книга 6. Книга Судьбы

Песнь первая
Слово Судьбы

В пределы безмолвные, смертного план ограничивающие,
Пересекая широкую протяженность светлого мира¹,
Нарада, небесный мудрец, из Парадиза
Пришел распевая сквозь широкий и сверкающий воздух.
Привлеченный золотом летней земли,
Что лежала под ним как пылающий шар,
На столе Богов поворачиваемый,
Кружась, словно раскрученный незримой рукой,
Чтобы ловить маленького солнца блеск и тепло;
Он сошел со счастливых тропинок бессмертных
В мир труда, горя, надежды и поиска,
В эти палаты качелей жизни и смерти.
Сквозь неосязаемую границу пространства души
Он прошел из Разума в материальные вещи
Среди изобретений Себя несознательного
И работ слепой сомнамбулической Силы.
Под ним, вращаясь, горели солнц мириады:
Он ощущал рябь эфирного моря;
Первозданный Воздух нес первую радость касания;
Свое могучее дыхание тайный Дух продолжал,
Растягивая этот огромный мир и сжимая,
В своем грозном кружении сквозь Пустоту;
Тайная мощь Огня созидательного
Свою тройную силу строить и формировать обнаруживала,
Ткущий танец своих бесконечно малых волн-вспышек,
Своих неясных частиц земную форму и массу,
Магический фундамент и образец мира,
Свое сияние, светом звезд вспыхивающее;
Он чувствовал сок жизни, сок смерти;
В густое причастие твердой Материи
И в тусклое единство форм погружаясь,
Он с молчаливым Духом разделял идентичность.
Космическое Существо он в своей задаче заметил,
Его глаза измеряли пространства, глубины оценивали,
Его внутренний взор – движения души,
Он видел труд вечный Богов
И смотрел на жизнь людей и зверей.
Перемена сейчас ощутилась в певца настроении,
Восторг и пафос его голос двигали;
Он не пел больше о никогда неубывающем Свете,
О единстве и чистом вечном блаженстве,
О бессмертном сердце Любви он больше не пел,
Его песнь была гимном Судьбы и Неведения.
Он пел имя Вишну и о рождении,
О страсти и радости мира мистического,
О том, как были сделаны звезды и как жизнь началась,
И безмолвные регионы шевелились с пульсом Души.
Он пел о Несознании и его самости тайной,
Чья всемогущая сила не ведает, что она делает,
Все формируя без мысли, без воли, без чувства,
Чья не ошибается слепая мистерия оккультная,
И о тьме, стремящаяся к вечному Свету,
И Любви, что размышляет внутри смутной пучины
И ждет ответа человеческого сердца,
И смерти, что к бессмертию взбирается.
Он пел об Истине, что кричит из слепых глубин Ночи,
О Материнской Мудрости, скрытой у Природы в груди,
Об Идее, что сквозь ее молчание трудится,
И о чуде ее трансформирующих рук,
О жизни, что дремлет в камне и солнце,
О подсознательном Разуме в неразумной жизни,
О Сознании, что просыпается в животных и людях.
Он пел о славе и чуде, которым родится еще предстоит,
О Божестве, отбрасывающем наконец свой покров,
О телах, божественными сделанными, и жизни, ставшей блаженством,
О бессмертной сладости, сжимающей бессмертную силу,
О сердце, ощущающем сердце, о мысли, глядящей прямо на мысль,
О восторге, когда барьеры все рушатся,
О трансфигурации и об экстазе.
И когда он пел, демоны плакали в радости,
Предвидя конец своей долгой ужасной задачи
И поражение, на которое они надеются тщетно,
И радость освобождения от своего самоизбранного рока,
И возвращение в Одного, из которого вышли.
Он, кто завоевал место среди Бессмертных,
Сошел вниз к людям на землю Человеком божественным.
Как стрела молнии, слава спускалась,
Приближаясь, пока восторженные глаза мудреца
Не выглянули из светлого облака и странно не вырисовался
Его лик, античной радости прекрасная маска,
Появляющийся в свете, спускавшемся там, где вставал
Навстречу ветрам дворец короля Ашвапати
В Мадре, в деликатном распустившемся камне.
Там мудрый король, полный дум, его принимал.
На его половине, создание прекрасное, страстное, мудрое,
Устремленное, как жертвенный пламень
К небу сквозь сияющий воздух с земли,
Королева, мать Савитри земная.
Там, на час, не заполненный земною осадой,
Они отвлеклись от повседневных забот и сидели,
Настроившись на высокий ритмичный голос,
Пока в своей размеренной песне небесный провидец
Рассказывал о труде людей, о том, для чего боги
Стараются на земле, о радости, что бьется
Позади чуда, и о мистерии страдания.
Он пел им о лотосе-сердце любви,
Полном тысяч светлых почек истины,
Что, трепещущее, спит, завуалированное вещей очевидностью.
Оно дрожит в каждом касании и проснуться старается,
И однажды оно услышит голос блаженный
И в саду Супруга оно расцветет,
Когда она будет поймана господином, ее обнаружившем.
Мощно вздрагивающее кольцо экстаза
Медленно вилось сквозь глубокое сердце вселенной.
Из своей Материи ступора, грез своего разума,
Она проснется, она посмотрит на лишенный вуали лик Бога.

     И когда он пел, и восторг пробирался сквозь время земное
И ловил небеса, приближалась в грохоте копыт
Спешащих, словно принадлежа ее быстрому сердцу, Савитри;
Ее лучистая поступь через пол просверкнула.
Счастливое чудо в ее взгляде бездонном,
Она пришла, преображенная своей любви гало;
Ее глаза богаты светящейся дымкою радости,
Словно тот, кто прибыл из посольства небесного,
Выполняя гордую миссию сердца,
Словно храня поручение богов
К своей любви и ее светлой вечности,
Перед троном своего могучего отца стояла она
И, стремящаяся к красоте на открытой земле,
Трансформированная и новая в чудесном свете своего сердца,
Глядела, как дивная роза, боготворящая,
Огненно окрашенная сладость сына Небес.
Нарада бросил свой широкий бессмертный взор на нее;
Его внутренний взгляд окружил ее своим светом,
И, сдерживая знание на своих бессмертных устах,
Крикнул ей: "Кто ты, что пришла, невеста,
Пламярожденная? Вокруг ее головы озаренной
Разливая свой свет, ее великолепия брачные
Сверкая вокруг нее движутся. Из какого зеленого мерцания полян,
Уходящих в росистую тишь,
Или из просторов вод полувидимых, соблазненных луной,
Ты несешь эту славу глаз очарованных?
У земли есть золотые просторы, горы тенистые,
Что накрыли в ночи капюшонами свои мечтающие фантомные головы,
И охраняемые в радости лесов монастырской
Скрытые берега, что тонут в блаженстве,
Пойманные непрерывным изгибом стремящихся рук
И рябью-страстью реки, вверх глядящей:
Среди холодного журчания их чистых объятий
Они потеряли на ложе дрожащего тростника свои души.
И все это – мистические присутствия,
В которых ощутимо бессмертное блаженство какого-то духа,
И землей рожденное сердце они отдали радости.
Там ты медлила, изумляясь ощущала глаза
Неизвестные или слушала голос, что жизнь заставил твою
Напрячься восторгом сквозь твою внимавшую душу?
Если моей мысли можно доверить этот мерцающий взгляд,
Она скажет, что ты пила не из земной чаши,
А, шагнув за лазурный занавес дня,
Ты была окружена магическим краем
В странах более светлых, чем глаза человека могут нести.
Атакованная голосами восторга толпящимися
И схваченная среди залитого солнцем очарования ветвей
В лесах феерических, ведомая вниз по склонам сверкающим
Гандхамадана, где Апсары скитаются,
Твои члены узнали забавы, которых не видел никто,
В приюте богов твои человеческие ноги блуждали,
Твоя смертная грудь трепетала в божественной речи
И твой дух отвечал Слову неведомому.
Какие ноги богов, какие флейты небес, в восторг приводящие,
Трепетали вокруг высокой мелодией, близко и издали
Доносясь сквозь мягкий пирующий воздух,
Что, все еще пораженная, слышишь ты? Они вскормили
Твое молчание неким странным плодом экстатическим,
И ты ступила на туманные лунные вершины блаженства.
Открой, о окрыленная светом, откуда ты прилетела,
Спеша, ярко красочная, сквозь зеленые чащи земли,
В теле, созвучном весенней птицы призыву.
Твоих рук розы пустые наполнены
Лишь их собственной красотою и трепетом
Воспоминания объятий, в тебе пылает
Небесный сосуд, твое сильное сердце, напоенное медом,
Наполнилось сладким и нектарным вином до краев.
Ты беседовала не с царями страдания.
Жизни опасная музыка еще в твоем ухе звенит,
Далеко звучащая, величественная, быстрая, песня Кентавра,
Или тихая, как вода, посреди холмов плещущая,
Или могучая, как великое песнопение ветров.
Лунно-светлая, ты живешь во внутреннем счастье.
Ты приходишь, как серебристый олень через заросли
Коралловых цветов и почек пылающих грез,
Или как ветра богиня бежишь сквозь листву,
Или странствуешь, о рубиноглазый и снежнокрылый голубь,
Пролетая над рощами своих чистых желаний
В твоей души неизраненной прелести.
Это – земли твоей образы,
Хотя и верная правда того, что в тебе спит.
Ибо дух твой таков, близкий богам,
Земное тело, глазу приятное,
И ты, сыновьям неба в радости родственная.
О ты, что пришла в этот великий и опасный мир,
Ныне лишь через великолепие грез тобой зримый,
Где любовь и красота с трудом могут жить в безопасности,
Ты сама – существо опасно великое,
Душа одинокая в золотом доме мысли,
Жила, огражденная безопасностью грез.
Если, на высотах счастья оставляя рок спящим,
Что, незримый, охотится на бессознательные жизни людей,
Твое жить могло сердце, в идеала золото запертое,
Каким высоким, каким счастливым может быть твое пробуждение!
Ибо на все времена рок может оставлен быть спящим!"
     Он говорил, но из слов забирал свое знание.
Как облавно играет с ярким смехом молнии,
Но в своем сердце гром еще сдерживает,
Он позволил убежать лишь образам светлым.
Его речь, как мерцающая музыка, мысли его вуалировала;
Как ветер, светлый воздух лета тешащий,
Сострадательная к смертным, она им лишь говорила
О живой красоте и нынешнем блаженстве:
Остальное он спрятал в своем всезнающем разуме.
Тем, кто внимал его небесному голосу,
Кому жалость неба вуаль на грядущее страдание набрасывает,
Санкция Бессмертных казалась нескончаемой радостью.
Но Ашвапати ответил провидцу;
Его слушающий ум заметил недоговоренность скрытую,
Зловещую тень ощутил за словами,
Но спокойный, как тот, кто Судьбу постоянно встречает
Здесь, среди опасных очертаний жизни земли,
Он ответил, осторожной речью скрыв мысль:
"О бессмертный мудрец, который знает все вещи на свете,
Если б мог я читать своего собственного желания лучом
Сквозь резной щит символических образов,
Который ты перед своим разумом небесным поставил,
Я бы смог шаги юной богоподобной жизни увидеть,
На земле счастливо начавшейся, светлоглазой;
Между Непостижимым и Невидимым
Рожденную на границе двух чудо-миров,
Она бесконечности символами вспыхивает
И живет в великом свете внутренних солнц.
Ибо эта жизнь прочитала и взломала печати волшебные,
Она испила из Бессмертия родников радости,
Заглянула за драгоценные засовы небес,
В устремленную Тайну вступила,
Она смотрит за пределы земных обычных вещей,
Беседует с Силами, что строят миры,
Пока сквозь ворота сияющие, по мистическим улицам
Города лазурита и жемчуга
Гордые дела шагают вперед, ряды и марш богов.
Хотя в паузах наших человеческих жизней
Земля для человека хранит некие короткие и совершенные часы,
Когда непостоянная поступь Времени может казаться
Вечным моментом, что бессмертно живет,
Однако редко то касание мира смертного:
Душа и тело здесь рождаются тяжко,
В трудном и жестоком движении звезд,
Их жизнь может хранить райскую ноту,
Ее ритм повторять многоголосой мелодией,
Неутомимо пульсирующей сквозь восторженный воздух,
Пойманный в песне, что качает члены Апсары,
Когда она, мерцая, плывет, подобная облаку света,
Волна радости по луннокаменному полу небес.
Взгляни на этот образ, отлитый любовью и светом,
Станс пыла богов
Совершенно срифмованный, колоннада пульсации золота!
Ее тело, как сосуд, восторгом наполненный,
Оформленный в великолепие золотой бронзы,
Словно чтобы поймать правду земли о скрытом блаженстве.
Ее глаза – грезой сделанные зеркала освещенные,
Тонко задрапированные сонной каймою гагаты,
Хранящие отражение неба в своей глубине.
Каково ее тело, такова она и внутри.
Светлые утра небес великолепно повторены,
Как брызги огня на листе серебра,
В ее юном духе, еще не ведавшем слез.
Все прекрасные вещи кажутся вечными, новыми
Девственному удивлению в ее хрустальной душе.
Неизменная синева свою обширную мысль обнаруживает;
Чудесный месяц плывет сквозь небеса удивляющиеся;
Цветы земли поднимаются и смеются над смертью и временем;
Перемены прекрасные жизни волшебной
Спешат, как светлые дети, мимо часов улыбающихся.
Если бы эта радость жизни могла продолжаться и боль
Не могла свою бронзовую ноту в ее ритмичные дни добавить!
Взгляни на нее, певец, предвидящим взором,
Пусть твоя благословляющая песня расскажет, как это прекрасное дитя
Прольет нектар безгорестной жизни
Вокруг себя из своего ясного сердца любви,
Исцелит своим блаженством земли утомленную грудь
И бросит как счастливые сети удачу.
Как растет великое, золотое, щедрое дерево
У журчащих волн Алакананды цветя,
Где воды со влюбленной быстротою бегут,
Пузырясь и шипя в великолепии утра,
И обхватывают с лирическим смехом колени
Дочерей неба, проливающих магический дождь
Светлого жемчуга с луннозолотых членов и тучных волос,
Пусть будут такими ее рассветы, света драгоценные листья,
Так свою удачу пусть людям бросает.
Пламенем лучистого счастья она была рождена,
И, несомненно, то пламя освещенной сделает землю:
Рок, несомненно, ее прохождение увидит и не скажет ни слова!
Но слишком часто здесь беззаботная Мать оставляет
Свой выбор в завистливых руках у Судьбы:
Арфа Бога стихает в молчании, ее зов к блаженству
Обескуражено замирает среди несчастливых звуков земли;
Струны Экстаза-сирены здесь не кричат
Или же быстро в человеческом сердце смолкают.
Песен горя мы имели достаточно: приглашенные когда-то,
Ее безгорестные и довольные дни приносят небо сюда.
Или всегда огонь величие души должен пробовать?
По мостовой ужасной Богов,
Покрытый бронею любови, веры и священной радости,
Путешественник к дому Вечного
Когда-то мог, неизраненный, пройти смертную жизнь".
Но Парад не ответил; молча сидел,
Зная слов тщету и что Рок – господин.
Он глядел в невидимое видящим оком,
Затем, обращаясь к невежеству смертного,
Словно тот, кто не знает, вопрошая, он крикнул:
"Для какой высокой миссии бежали ее колеса спешащие?
Откуда пришла она с этой славою в сердце
И с Парадизом, в ее глазах ставшим зримым?
Какого нежданного встретила Бога, чей лик верховный?" –
Затем к королю: "Красная наблюдала ашока
Ее, идущую вперед, сейчас видит ее возвращение.
Поднявшись в воздух рассвета пылающего,
Как яркая птица, от своей одинокой ветки уставшая,
Искать своего господина, поскольку к ней на земле
Он еще не пришел, эта сладость пустилась вперед,
Прокладывая путь ударами своих быстрых крыльев.
Далеким зовом ведомый ее стремительный неясный полет
Пронзал летние утра и страны в солнечном свете.
Счастливый отдых ее обремененные ресницы хранят,
И эти очаровательные стражи-губы все еще держат сокровище.
Дева, что пришла, став совершенною благодаря радости,
Открой имя, твоим сердцем стремительным узнанное,
Кого, царственнейшего, ты предпочла средь людей?"
И Савитри ответила спокойным голосом тихим,
Словно стоя пред глазами Судьбы:
"Мой отец и король, твою волю я выполнила,
Кого я искала, я нашла в дальних странах;
Я послушалась сердца, его зов я услышала.
На краю диких грезящих мест,
Среди гигантов-холмов Шалвы и лесов размышляющих,
В отшельнической хижине, под пальмовой крышей, Дьюматшена живет,
Слепой, отверженный, изгнанный, когда-то могучий король.
Сына его, Сатьявана,
Я встретила в уединенном краю дикого леса.
Мой отец, я избрала. Выбор свершился".
Пораженные, все сидели в молчании.
Затем Ашвапати всмотрелся внутри и увидел:
Через имя плыла тяжелая тень,
Преследуемая внезапным огромным светом;
Он в глаза дочери посмотрел и сказал:
"Ты хорошо сделала, и я одобряю твой выбор.
Если это все, тогда все, несомненно, будет прекрасно;
Если тут больше, тогда все хорошо стать еще может.
Выглядит ли это добром или злом в глазах человека,
Лишь для блага тайная Воля может работать.
Наша судьба в двойных записана терминах:
Через противоположности Природы мы приближаемся к Богу;
Из темноты мы растем, все же, к свету.
Смерть – это наша дорога к бессмертию.
"Крик горя, крик горя", – голоса гибель мира оплакивают,
И завоевывают, наконец, вечное Благо".
Это говорил могучий мудрец, но король в нем
В спешке прорвался и оставил опасное слово:
"О певец экстаза предельного,
Не давай опасное зрение слепому,
Ибо по прирожденному праву ты видишь ясней.
Не налагай на грудь дрожащую смертного
Страшное испытание, что несет предсказание;
Не требуй сейчас Божества в наших действиях.
Здесь нет счастливых вершин, где бродят небесные нимфы,
Койласа или Вайконша лестницы звездной:
Только обрывистые зазубренные стены могучих утесов,
По которым взобраться мало кто даже подумать осмелится;
Далекие голоса зовут вверх с головокружительных скал,
Скользко, холодно, круто на этих тропинках.
Слишком суровы боги с людской хрупкой расой;
В своих обширных небесах они живут свободно от Рока
И о ногах человека забывают израненных,
О членах, что под плетями горя слабеют,
О сердце, что шаг смерти и времени слышит,
Путь будущего скрыт от смертного зрения:
К завуалированному, тайному лику он движется.
Осветить один шаг вперед – вся надежда его,
И лишь о малой силе он просит,
Чтобы встретить загадку его пеленою сокрытой судьбы.
Поджидаемый неясной и едва видимой силой,
Зная об опасности своих часов неуверенных,
Он охраняет от ее дыхания свои желания трепетные;
Он не чувствует, когда ужасные пальцы смыкаются
Вокруг него в хватке, которой никто не избегнет.
Если ты не можешь разжать эту хватку, тогда лишь скажи,
Можно ли вырваться из капкана железного:
Наш разум, возможно, обманывает нас своими словами
И нарекает роком наш собственный выбор;
Может слепота нашей воли – вот Судьба".
Он сказал, и Нарада королю не ответил.
Но тогда королева взволнованно свой голос подала:
"О провидец, твой светлый приход приурочен
К этому моменту высокому счастливой жизни.
Позволь же милостивой речи безгорестных сфер
Это радостное соединение двух звезд подтвердить
И твоим небесным голосом санкционировать радость.
Не дай нашим мыслям склоняться к опасности,
Не дай нашим словам создавать рок, которого бояться они.
Здесь нет причины для страха, нет шанса для горя
Поднять свою зловещую голову и на любовь пялиться:
Един дух во множестве,
Счастлив среди земных людей Сатьяван,
Которого Савитри избрала в супруги,
Счастливо лесное жилище отшельника,
Где, оставив палаты, богатство и трон,
Моя Савитри жить будет и куда принесет небеса.
Свою печать бессмертия поставь благословляющую
На незапятнанное счастье этих светлых жизней,
Оттолкнув зловещую Тень от их дней.
Слишком тяжелая опускается Тень на сердце людей;
На этой земле оно не осмеливается быть слишком счастливым.
Оно боится удара, преследующего слишком светлые радости,
Плеть незримая в простертой руке у Судьбы,
В крайностях гордых фортуны таится опасность,
Ирония – в снисходительной улыбке жизни
И трепет – в смехе богов.
А если незримо сгибается роковая пантера,
Если Зла крылья над тем домом нависли,
Тогда ты скажи, что можем мы отвратить
И спасти наши жизни от опасности рока, что стоит у обочины,
И случайное затруднение удела чужого".
И Нарада медленно королеве ответил:
"Что проку в предвидении, чтоб управлять?
Невредимые двери скрипят открываясь, рок входит.
Знание будущего прибавляет страдания,
Ношу мучительную и бесплодный свет
На огромной сцене, что Судьбою построена.
Вечный поэт, Разум вселенский,
Пронумеровал каждую строку своего имперского акта;
Незримо гиганты-актеры ступают,
И живет человек, словно некого игрока тайного маска.
Он даже не знает, что уста его скажут.
Ибо мистическая Сила его шаги принуждает
И жизнь более могучая, чем душа его трепетная.
Никто отказаться не может от того, что непреклонная требует Сила,
Ее глаза не сходят с ее цели могучей;
Ни крик, ни мольба ее с пути не свернут.
Она пустила стрелу из лука Бога".
Его слова были словами тех, кто живет, не принуждаемый горевать
И помогать покоем колесам жизни качающимся
И долгому отсутствию отдыха существ преходящих,
И тревоге, и страсти неспокойного мира.
Будто ее собственная грудь была пронзена, мать увидала,
Как древний приговор человеку поразил ее дочь,
Ее сладость, что иной судьбы заслуживала,
Лишь большую меру давала для слез.
Стремящийся к природе богов
Разум, крепкой броней укрепленный в мыслях могучих,
Совершенная воля, лежавшая за щитом мудрости,
Хотя к тихим небесам знания она была поднята,
Хотя спокойна, мудра, королева, Ашвапати супруга,
Она, все же, была человеком, и открылись ее двери для горя;
Каменноглазую несправедливость она обвинила
Мраморного божества непреклонного Закона;
Не нашла она силу, которую крайняя приносит нужда
Жизням, что стоит прямо перед Мировой Силой:
Ее сердце жаловалось на судью беспристрастного,
Имперсонального Одного обвиняло в порочности.
Свой спокойный дух она не позвала на помощь,
А как простой человек, что под своим бременем
Становится слабым и в невежественных словах выплескивает боль,
Так ныне она обвинила волю бесстрастную мира:
Что за скрытый рок переполз ей дорогу,
Возникнув из угрюмого сердца темного леса,
Что за зло стоит на пути, улыбаясь,
И несет на себе красоту сына Шалвы?
Возможно, из ее прошлого пришел он врагом,
Вооруженный спрятанной силой несправедливостей древних,
Сам неведая, схватил ее, неведающую.
Из любви и из ненависти здесь ужасный клубок
Нас встречает, слепых скитальцев среди опасностей Времени.
Наши дни – звенья гибельной цепи,
Неизбежность мстит случайным шагам;
Неузнанными возвращаются жестокости старые,
Боги используют забытые наши дела.
Горький закон все сделал тщетным.
Наши собственные умы есть роковые судьи.
Ибо ничему не научились мы, а лишь повторяем
Наше обращение с собой и с душами других совершенно неправильное.
Здесь есть алхимии человеческого сердца ужасные,
И падшая из своего элемента эфирного
Любовь темнеет, превращаясь в духа низших богов.
Ангел ужасный и злой в своих радостях,
Ранящая сладко, она отказаться не может,
Безжалостен к душе ее взгляд обезоруживающий,
Она посещает со своей собственной болью жертву трепещущую,
Заставляя нас приникать к ее хватке влюблено,
Словно в любви к агонии собственной.
Одно мучительное страдание в мире,
И горе имеет другие арканы для нашей жизни.
Наши симпатии становятся мучителями нашими.
Имею я силу свое собственное наказание нести,
Точно я это знаю, но на этой земле, сбитой с толку,
Казнимая в горе бичуемых, беззащитных существ,
Часто она слабеет, глаза других встречая страдающие.
Мы – не боги, что горя не знают
И смотрят бесстрастно на страдающий мир,
Спокойные, они смотрят вниз на маленькую человеческую сцену
И краткоживущие страсти смертных сердец.
Древняя повесть о горе нас до сих пор может трогать,
Мы храним боль о сердцах, что больше не бьются,
Нас потрясает вид человеческой боли
И мы разделяем страдания, что ощущают другие.
У нас нет глаз бесстрастных, что не могут состариться.
Слишком тяжело для нас небес равнодушие:
Наших собственных трагедий для нас недостаточно,
Весь пафос и все страдания мы делаем собственными;
Мы горюем об ушедшем величии
И чувствуем в смертных существах касание слез.
Даже незнакомца мука разрывает мне сердце,
А это, о Нарада,- мое дорогое дитя.
Не прячь от нас наш рок, если рок этот – наш.
Самое худшее – Судьбы лик неизвестный,
Ужас зловещий, безмолвный, ощущается больше, чем зримый
За нашем сидением днем, за нашим ложем ночью,
Судьба, что таится в тени наших сердец,
Мука невидимого, что ждет, чтоб ударить.
Знать лучше, как бы ни тяжела была ноша".
Тогда крикнул мудрец, пронзая материнское сердце,
Заставляя закалиться волю Савитри,
Пружину космической Судьбы его слова высвободили.
Великие Боги используют боль сердец человеческих
Как острый топор, чтобы прорубить свой космический путь:
Они щедро льют кровь и слезы людские
Для сиюминутных целей в своей судьбоносной работе.
Этой космической Природы баланс – не наш,
Не наша – ее нужды или пользы мерка мистическая.
Одно слово может высвободить огромных агентов;
Случайное действие определить мировую судьбу.
Так высвободил ныне судьбу он в тот час.
"Ты требуешь правды – я дам тебе правду.
Чудо встречи земли и небес,
Тот, кто был избран Савитри.
Его фигура – авангард марша Природы,
Одно его существо превосходит труды Времени.
Сапфир, вырезанный из небесного сна,
Восхитительна душа Сатьявана,
Из восторженной бесконечности луч,
Молчание, будящее к гимну радости.
Божественность и царственность лежат на его лике;
Его глаза хранят память из мира блаженства.
Ясный, как одинокий месяц на небе,
Мягкий, как сладкий бутон, что раскрыться желает,
Как поток, чистый, что целует берега молчаливые,
Со светлым удивлением он захватывает душу и чувство.
Узы живые Парадиза златого,
Голубую Огромность он склоняет к миру желающему,
Радость времен, заимствованная у вечности,
Звезда великолепия и роза блаженства.
В нем душа и Природа, Присутствия равные,
Сплав и баланс в обширной гармонии.
Даже Счастливые в своем ярком эфире не имеют сердец
Более сладких и верных, чем это, рожденное смертным,
Что всю радость берет, как прирожденный дар мира,
И дарит всем радость, как мира право естественное.
Его речь несет свет внутренней правды,
Широкоглазое общение с Силой
В обычных вещах сняло покров с его разума,
Провидец в земных формах божества беспорочного.
Спокойная ширь безветренного, тихого неба,
Наблюдающего мир, как ум неизмеренной мысли,
Молчаливое размышляющее пространство светящееся,
Которое утро раскрыло к восторгу,
Зеленая чаща деревьев на счастливом холме,
Превращенном южными ветрами в гнездо шелестящее,
Здесь его образы и параллели,
Его род – в красоте и в глубине его корни.
Желание подняться восторг жить возвышает,
Небес высокий товарищ очарования земной красоты,
К воздуху бессмертных стремление,
У смертного экстаза на коленях лежащее.
Его сладость и радость все сердца привлекают
Жить с его близкими в доме довольном,
Его сила подобна башне, построенной, чтобы достичь неба,
Божественно высеченной из камней жизни.
О утрата, если на части,
Из которых его грациозная оболочка построена,
Смерть разобьет эту вазу прежде, чем та испьет свою сладость;
Словно земля не может слишком долго от неба хранить
Сокровище столь уникальное, богами ссуженное,
Создание столь редкое, столь божественным сделанное!
Через один краткий год, когда этот светлый час назад прилетит,
И на ветвь Времени беззаботно усядется,
Эта суверенная слава закончится, данная взаймы земле небом,
Это великолепие из неба смертных исчезнет:
Величие неба пришло, но слишком велико, чтоб остаться.
Двенадцать быстрокрылых месяцев даны ей и ему;
Когда день этот вернется, должен умереть Сатьяван".
Молнией яркой неприкрытый приговор пал.
Но королева вскричала: "Напрасна тогда небесная милость!
Небо дразнит нас яркостью дара,
Ибо Смерть – виночерпий вина
Слишком краткой радости, оставленной смертным устам
Беззаботными богами для страстного мига.
Но я отвергаю насмешку и милость.
Взойдя в колесницу, вперед поезжай, о Савитри,
И еще раз посети заселенные земли.
Увы, в зеленом довольстве лесов
Твое сердце откликнулось зову обманчивому.
Выбери снова и оставь обреченную голову,
Смерть – садовник этого дерева-чуда;
Сладость любви спит в ее мраморной белой руке.
Двигаясь в медовой, но кончающейся линии,
За маленькую радость слишком горькая будет плата в конце.
Не настаивай на своем выборе, ибо смерть его сделала тщетным.
Твоя юность и блеск были рождены не затем, чтобы лежать
Пустою шкатулкою, выброшенной на беззаботную землю;
Выбор менее редкий более счастливую судьбу может призвать".
Но Савитри ответила из сильного сердца,
Спокоен был ее голос, лицо застыло как маска:
"Мое сердце избрало и не выберет вновь.
Я слово сказала, что никогда не сможет быть стерто,
Оно внесено в книгу записей Бога.
Правда, однажды сказанная, из земного стирается воздуха,
Забытая разумом, но звуки бессмертны
Навеки в памяти Времени.
Кости брошены рукою Судьбы
В вечном моменте богов.
Мое сердце запечатало Сатьявану данное слово:
Его подпись враждебная Судьба не может стереть,
Его печати ни Року, ни Времени, ни Смерти не снять.
Кто тех разлучит, кто внутри стал одним существом?
Хватка смерти наши тела может разрушить, не наши души;
Если смерть его заберет, я тоже знаю как умереть.
Пусть Судьба делает со мной, что она хочет иль может;
Я сильнее, чем смерть, более велика, чем судьба;
Моя любовь переживет мир, рок падет из меня
Бессильный против моей бессмертности.
Закон Судьбы может смениться, но не моего духа воля".
Непреклонная, она бросила речь словно бронзу,
Но в уме королевы, ее слова слушавшей,
Она бежала, как голос самого себя избравшего Рока,
На спасенье исключающего любую надежду.
Своему собственному отчаянию ответ мать дала;
Она закричала как та, что с тяжестью в сердце
Бьется среди рыданий надежд,
Чтобы из печальнейших струн пробудить ноту помощи:
"О дитя, в великолепии своей души,
Живущей на краю более великого мира,
Ослепленная сверхчеловеческими мыслями,
Ты сообщаешь вечность смертной надежде.
Здесь, на невежественной земле переменчивой,
Кто друг, кто возлюбленный?
Все проходит здесь, не остается прежним ничто.
Никто ни для кого на этой земле скоротечной.
Тот, кого ты любишь сейчас, пришел незнакомцем
И в далекое чужеземье уйдет:
Однажды на сцене жизни закончится его сиюминутная роль,
Которая на время была дана ему изнутри,
К другим сценам уйдет он и другим актерам,
К смеху и слезам среди новых лиц, незнакомых.
Тело, тобою любимое, будет отброшено
Среди грубого неизменного вещества миров
В равнодушную Природу могучую и станет
Сырой материей для радостей жизней других.
Но наши души на колесе Бога,
Вечно вращающемся, приходят и уходят,
Женятся и разлучаются в магическом круге
Безграничного танца Танцора великого.
Эмоции наши – лишь высокие и умирающие ноты
Его дикой музыки, принужденно сменяемые
Ищущего Сердца движениями страстными
В непостоянных звеньях часов.
Звать вниз далекую отвечающую песню небес,
Неуловимому блаженству кричать – вот все, на что мы отваживаемся;
Однажды поймав, мы теряем небесной музыки смысл;
Слишком близкий, ритмический крик убегает иль слабнет;
Все сладости здесь – в тупик ставящие символы.
Любовь умирает в нашей груди раньше возлюбленного:
В вазе хрупкой благоухают радости наши.
О, какое потом крушение на море Времени
Терпят паруса жизни, надутые ураганом желаний,
Когда лоцманом взято незрячее сердце!
О дитя, тогда ты провозгласишь и последуешь,
Идя против Закона, который есть вечная воля,
Монархии настроения Титана стремительного,
Для которого есть один лишь закон – собственная свирепая воля
В мире, где Правды нет, нет Света, нет Бога?
Только боги могут сказать то, о чем ты сейчас говорила.
Ты – человек, не думай как бог.
Ибо человеку под богом и над животным
Дан тихий резон в провожатые;
Он не управляется волей немыслящей,
Как действия птицы и зверя;
Он не движим Необходимостью голой,
Как бесчувственное движение вещей бессознательных.
Гиганта и Титана неистовый марш
Взбирается, чтобы узурпировать царство богов,
Или огибает демоническую обширность Ада;
В бездумной страсти сердец
Против вечного Закона они свои жизни бросают
И падают и крушатся собственной яростной массой:
Посередине путь для разумного человека проложен.
Выбирать свои шаги бдительным светом резона,
Выбирать себе путь среди многих путей,
Данных ему, ибо каждая его трудная цель
Вытесана из бесконечных возможностей.
Не давай своей цели следовать прекрасному облику.
Лишь когда ты поднялась над своим разумом,
И в тихой обширности живешь Одного,
Может любовь быть вечной в вечном Блаженстве
И любовь божественная человеческие узы сменить.
Здесь есть скрытый закон, строгая сила:
Он приказывает тебе свой неумирающий дух укрепить;
Он предлагает тебе суровые милости
Труда, мысли, соразмеренный степенный восторг,
Как ступени подъема к далеким, тайным Бога высотам.
Тогда наша жизнь становится спокойным паломничеством,
Каждый год – милей на небесном Пути,
Каждый рассвет раскрывается в Свет более обширный.
Твои действия – твои помощники, все события – знаки,
Пробуждение и сон – удобные случаи,
Данные тебе Силой бессмертной.
Так можешь чистый непобежденный дух ты поднимать,
Пока он не достигнет небес в широком вечернем спокойствии,
Бесстрастный и мягкий, как небо,
Он наполнится медленно безвременным миром".
Но с твердыми глазами Савитри ответила:
"Моя воля – это часть вечной Воли,
Моя судьба – это то, что может сделать моего духа сила,
Моя судьба – это то, что сила моего духа может нести,
Моя сила – не Титана, а Бога.
Я раскрыла свою реальность довольную
Не в теле своем, а в другом существе:
Я нашла любви глубокую, неизменную душу.
Как же тогда я могу желать одинокого блага
Или убить, стремясь к пустому белому миру²,
Бесконечную надежду, что вперед мою душу заставила
Из ее сна и бесконечного одиночества выпрыгнуть?
Мой дух заметил славу, для которой пришел он,
Стук одного обширного сердца в огне вещей,
Моя вечность была его вечностью схвачена
И не утомляющейся от пучин сладких Времени
Всегда любить глубокой возможностью.
Это, это во-первых. Во-вторых, для этой радости и ее пульса
Богатства тысячи счастливых лет
Скудны. Ничто для меня горе и смерть,
Обычные жизни и счастливые дни.
И что мне обыкновенные души людей
Или глаза и уста не Сатьявана?
Мне нет нужды из его рук ускользать,
И отпереть его любви парадиз
И в бесконечность путешествовать тихую.
Ныне лишь для моей души в Сатьяване
Я храню богатство моего рождения случая:
В солнечном свете и грезе изумрудных дорог
Мы будем гулять с ним, как боги по Раю.
Если год, то тот год будет всей моей жизнью,
Но я еще знаю, это не весь мой удел:
Лишь жить и любить, а потом умереть.
Ибо ныне я знаю, для чего мой дух на землю пришел,
Кто я и кто тот, кого я люблю.
Я взглянула на него из моей бессмертной Себя,
Я увидела Бога, улыбающегося мне в Сатьяване;
Я увидела Вечного в человеческом лике".
Никто на ее слова ответить не смог. В молчании
Они сидели и в глаза Рока смотрели.

Конец первой песни

¹ Peace – мир, покой

Назад

² Peace – мир, покой

Назад