Шри Ауробиндо

САВИТРИ

Символ и легенда

Часть 3. Книга 10. Книга густых Сумерек

Песнь вторая
Евангелие Смерти и тщета Идеала

Затем раздался спокойный безжалостный голос:
Отменяя надежду, аннулируя золотые истины жизни,
Его акценты фатальные поразили трепещущий воздух.
Этот прекрасный мир плыл, тонкий и хрупкий, больше похожий
На некий мимолетный жемчужный отблеск прощальный
На слабеющей грани сумерек безлунного вечера.
"Пленник Природы, многомечтательный дух,
В царстве идеала творение мысли, наслаждающееся
Бессмертностью своей невещественной,
Что притворилось тонким разумом человека чудесным,
Вот он тот мир, из которого твои стремления пришли.
Когда она хочет построить вечность из праха,
Мысль человека раскрашивает образы, которые очертила иллюзия;
Пророча славу, которой она никогда не увидит,
Она трудится деликатно среди своих грез.
Посмотри на полет этих форм, расписанных светом,
На воздушное одеяние богов бестелесных;
О восторге вещей, что никогда рождены быть не могут,
Надежда поет надежде, хор светлый, бессмертный;
Облако утоляет облако, фантом к фантому желающему
Сладко склоняется, сладко пойман или сладко охотится.
Таково вещество, из которого идеал формируется:
Его строитель – мысль, его основа – желание сердца,
Но их зову ничего не отвечает реально.
Не живет идеал ни на земле, ни на небе,
Яркая горячка пыла человеческой надежды
С вином ее собственной фантазии выпитый.
Это – блестящей тени мечтательный след.
Твоего зрения ошибка строит лазурное небо,
Твоего зрения заблуждение чертит радуги арку;
Твое смертное, страстное желание создало для тебя душу.
И этот ангел в твоем теле, которого ты называешь любовью,
Что крылья свои формирует из оттенков твоих эмоций,
Что в ферментах твоего тела рожден
И с телом, что его приютило, умрет.
Она – это страсть твоих желающих клеток,
Это плоть, что зовет к плоти удовлетворить свою похоть;
Это твой ум, что ищет ум отвечающий,
И грезит, пока его супруг найден;
Это твоя жизнь, что человеческой просит опоры
Для поддержания своей одинокой слабости в мире
Или чтобы насытить свой голод жизнью другого.
Зверь, что медлит, к добыче подкрадываясь,
Она сгибается под кустом в великолепном цветке,
Чтобы схватить сердце и тело для своей пищи:
И этого зверя ты считаешь богиней бессмертной.
О человеческий разум, тщетно ты мучаешь
Часа восторг, чтобы его растянуть в долгую пустоту бесконечности
И наполнить ее бесформенные, бесстрастные бездны,
Равнодушную убеждая Пучину
Придать вечность существам скоротечным,
И обманываешь хрупкие движения сердца
Притворством твоего духа в бессмертии.
Здесь все появляется, рожденное из Ничего;
Окруженное, оно длится пустотою Пространства,
Какое-то время поддержанное Силой неведающей,
Затем вновь осыпается в своего предка, Ничто:
Лишь молчаливый Один может быть вечным.
В Одном нет места любви.
Чтобы прикрыть любви бренную грязь,
Тщетно ты ткешь на станке, у Бессмертия заимствованном,
Идеала невыцветающее великолепное платье.
Идеал еще никогда не был сделан реальностью.
Заточенный в форму, где жить слава не может;
Запертый в тело, он больше не дышит.
Неосязаемый, уединенный, чистый навеки,
Суверен лучащейся пустоты своей собственной,
Неохотно он в земной воздух спускается,
Чтобы какое-то время жить белым храмом в человеческом сердце:
В его сердце сияет он, его жизнью отвергнутый.
Неизменный, бестелесный, прекрасный, величественный и безмолвный,
Неподвижно он сидит на своем сияющем троне;
Молча он принимает молитву человека и жертву.
У него нет ни голоса отвечать на человеческий зов,
Ни ног, чтоб идти, ни рук, чтобы брать дары человека:
Воздушная статуя голой Идеи,
Девственная концепция бестелесного бога,
Его свет побуждает человека творить
Более божественных вещей земное подобие.
Его окрашенный отблеск на человеческие действия падает;
Человеческие установления – идеалу надгробия,
Именем идеала человек подписывает свои условности мертвые;
Его добродетели в небесное платье Идеала одеты
И носят нимб его очертания:
Их ничтожность человек прикрывает божественным Именем.
Но притворства недостаточно яркого,
Чтобы скрыть их земное происхождние нищее:
Там есть лишь земля, не некий небесный источник.
Если небеса там и есть, то они скрыты в своем собственном свете,
Если вечная Правда где-нибудь правит неведомая,
Она в огромной пустоте без Бога горит;
Ибо правда сияет далеко от лжи мира;
Как небеса могут спуститься на несчастную землю
Или вечное жилище в плывущем быть времени?
Как ступит на печальную почву земли Идеал,
Где жизнь есть лишь труд и надежда,
Ребенок Материи, Материей вскормленный,
Огонь, слабо горящий в камине Природы,
Волна, что разбивается о берег Времени,
Утомительный путь путешествия к смерти?
Аватары прожили и умерли тщетно,
Тщетной была мысль мудреца, голос пророка;
Тщетно был виден сияющий Путь поднимающийся.
Земля неизменная лежит под кружащимся солнцем;
Она свое падение любит и нет всемогущества,
Что могло бы ее смертные несовершенства стереть,
Она сгибает прямую линию Неба в человека кривое неведение
Или населяет мир смерти богами.
О путешественница в колеснице Солнца,
В часовне своей святой фантазии жрица высокая,
Что с магическим ритуалом в доме земли
Поклоняется идеалу и вечной любви,
Что такое любовь, которую мысль обожествила твоя,
Этот бессмертный миф и святая легенда?
Она – это сознательное стремление плоти,
Она – это великолепное горение нервов,
Роза восхитительной грезы, закрывающая лепестками твой разум,
Великий красный экстаз, твоего сердца мука.
Внезапно дни преображая твои,
Она проходит, и мир становится прежним.
Восхитительное лезвие боли и сладости,
Трепет в ее остром желании позволяет ей казаться божественной,
Золотым мостом над ревом годов,
Канатом, тебя связующим с вечностью.
И в то же время как кратка и хрупка! Как истощается скоро
Это сокровище, расточаемое на человека богами,
Эта кажущаяся души к душе счастливая близость,
Этот мед дружбы тел,
Эта парящая радость, этот экстаз вен,
Это странное озарение чувств!
Если бы жил Сатьяван, умерла бы любовь;
Но Сатьяван мертв, и любовь будет жить
Еще немного в твоей печальной груди, пока
На стене памяти его тело и лик не поблекнут,
Где другие тела, другие лица пройдут.
Когда любовь внезапно врывается в жизнь,
Сперва человек ступает в мир солнца;
Он ощущает свой небесный элемент в своей страсти:
Но прекрасный, солнечный участок земли –
Лишь один чудесный аспект, взятый у вспышки небес.
Змея есть, червь в сердце розы.
Слово, секундное действие могут эту богиню убить;
Ее ненадежно бессмертие,
У нее есть тысячи способов страдать и погибнуть;
Одной небесною пищей любовь жить не может,
Она может лишь на соке земли продолжаться.
Поскольку твоя страсть была чувственной, утонченной потребностью,
Голодом тела и сердца,
Твое желание может прискучить, прекратиться, свернуть еще куда-либо
Или любовь может встретить безжалостный, ужасный конец
Из-за горькой измены, либо гнев с жестокими ранами
Разлучит, или твое неудовлетворенное желание побудит
Уйти, когда уляжется первая радость любви, ободранная и убитая:
Тусклое равнодушие сменяет огонь
Или привычка расположения любовь имитирует:
Неудобное, внешнее объединение тянется
Или компромисса жизни рутина.
Где когда-то семя единства было посеяно
В подобие почвы духовной
Небесных сил авантюрой божественной,
Двое борются, живя неразлучно без радости,
Два эго, в одной напрягающиеся упряжи,
Два разума, разделенные несогласными мыслями,
Два духа, разобщенные, вовек разделенные.
Так идеал фальсифицируется в человеческом мире;
Тривиальное или мрачное разочарование приходит,
Грубая реальность жизни на душу пристально смотрит:
Час отсрочки Небес убегает в бестелесное Время.
От этого Смерть тебя и Сатьявана спасает:
Сейчас он спасен, освобожден от себя;
Он путешествует к тишине и блаженству.
Не зови его назад в вероломство земли,
В скудную, пустяковую жизнь Человека-животного.
В моих широких, спокойных просторах дай ему спать
В гармонии с могучим молчанием смерти,
Где любовь на мирной груди лежит в дреме.
Одна возвращайся в твой хрупкий мир:
Покарай сердце знанием, раскрой глаза, посмотри
На природу свою, поднятая в чистые живые высоты,
Небесных птиц видением с невоображаемых вершин.
Ибо, когда ты свой дух отдаешь грезе,
Скоро тяжелая неизбежность тебя поражает:
Чистейший восторг начался, и он должен закончиться.
Ты тоже должна знать, не повернет твое сердце
Твою убаюканную душу, ставшую на прикол в вечных морях.
Тщетны циклы твоего блестящего разума.
Оставь, забывая радость, надежду и слезы,
Свою страстную природу в глубокой груди
Счастливого Небытия и внемирового покоя,
Освобожденная в моем мистическом отдыхе.
Наедине с моим бездонным Ничто все забудь.
Забудь свою бесполезную трату сил духа,
Забудь своего рождения утомительный круг,
Забудь радость, борьбу и страдание,
Неясный духовный поиск, который впервые начался,
Когда миры прорвались вперед, как цветков пламени грозди
И великие горящие мысли путешествовали по небу ума,
И Время и его эпохи ползли сквозь обширность,
И души в смертность входили".
Но Савитри темной Силе ответила:
"Опасную музыку ты сейчас обнаружила, Смерть;
Плавящую речь в гармоничном страдании,
Играющую на флейтах соблазна, чтоб уморить надежды,
Твою ложь, смешанную с печальным напряжением правды.
Но я запрещаю твоему голосу убивать мою душу.
Моя любовь – не голод сердца,
Моя любовь – не стремление плоти;
Она ко мне от Бога пришла и возвращается к Богу.
Даже в том, что испортили человек или жизнь,
Шепот божества еще слышен,
Из вечных сфер долетает дыхание.
Чудесный к человеку Небом допущен
Сладкий, пламенный ритм страстной песни-призыва к любви.
Есть надежда в этом буйном, нескончаемом крике;
Он звенит зовом с забытых высот,
И когда его усилия касаются душ, высоко на крыльях летящих
В своих эмпиреях, его горячее дыхание
Выживает и по эту сторону, сердце солнц восхитительное,
Что, вечно чистые, в небесах незримых пылают,
Экстаза вечного голос.
Однажды увижу я свой великий и сладостный мир,
Скинувший маски богов искажающие,
С него будет покров ужаса снят и от греха он будет свободен.
Умиротворенные, мы привлечем нашей матери лик,
Бросим свои чистые души к ней на колени;
Тогда мы ухватим экстаз, за которым мы гнались,
Тогда задрожим с божеством, которого долго искали,
Тогда мы найдем неожиданное усилие Неба.
Надежда – не только чистым богам;
Темные и бурные боги
Из одной груди яростно выпрыгнут, чтоб найти
То, что упустили белые боги: они спасены тоже;
Глаза Матери на них и ее руки
Простерли в любовном желании ее бунтарей-сыновей.
Тот, кто пришел, любовь, возлюбленный, любящий
Вечный, сделал себя чудесной площадкой
И ткал такты чудесного танца.
В его кругах и в его поворотах магических,
Привлеченный, он прибывает, отталкиваемый, он убегает.
В необузданных извилистых внушениях его разума
Он пробует мед слез и радость откладывает,
Раскаиваясь, смеется и гневается:
То и другое – души неровная музыка,
Что отыскивает, успокоенная, свой небесный ритм.
Всегда он приходит к нам через годы,
Неся сладостный лик, новый и, все же, прежний.
Его блаженство смеется нам или зовет, скрытое,
Как далеко слышимая, незримая флейта
Из-за ветвей, залитых лунным светом в трепещущем лесе,
Искушая наши сердитые поиски и страстную боль.
Скрытый маской Любимый ищет и наши души притягивает.
Он назвался мне и стал Сатьяваном.
Ибо мы изначально были мужчиной и женщиной,
Двойные души, рожденные из одного бессмертного пламени.
Разве он на других звездах мне не являлся?
Как он через заросли мира
Преследовал меня, словно лев в ночи,
И вышел на меня внезапно в пути,
И схватил меня в своем чудесном прыжке золотом!
Неудовлетворенный, он во времени по мне тосковал,
Иногда с гневом, иногда со сладостным миром,
Желая меня с тех пор, как мир впервые начался.
Он поднялся, как дикая волна половодья,
И потащил меня, беспомощную, в океаны блаженства.
Из моего скрытого занавесом прошлого его руки настигли;
Они коснулись меня, как тихий, убеждающий ветер,
Они сорвали меня, как довольный, дрожащий цветок,
Они обняли меня, счастливо горящую в безжалостном пламени.
Я тоже нашла его, им очарованная, в восхитительных формах
И бежала, восторженная, на его голос далекий,
И рвалась к нему, минуя много ужасных препятствий.
Если есть еще более счастливый бог и великий,
Пусть он сперва несет лик Сатьявана
И пусть его душа будет единой с тем, кого я люблю;
Пусть он ищет меня, чтоб его могла я желать.
Ибо лишь одно сердце в груди моей бьется
И один бог сидит там на троне. Вперед иди, Смерть,
За пределы призрачной красоты этого мира;
Ибо я – не его гражданин.
Я лелею Бога Огня, не Бога Грезы".
Но Смерть вновь ее сердце ударила
Величием своего спокойного и ужасного голоса:
"Твои мысли – галлюцинации светлые.
Пленник, волочимый духовной веревкой,
Пылкий раб своего собственного желания чувственного,
Ты шлешь орлиные слова встречать солнце,
Окрыленные красным великолепием твоего сердца.
Но знание не живет в страстном сердце;
Слова сердца падают вниз, неуслышанными, от трона Мудрости.
Тщетно твое стремление возвести небеса на земле.
Ремесленник Идеи и Идеала,
Разум, дитя Материи в лоне Жизни,
На более высокие уровни убеждает своих родителей встать,
Неумелые, они едва следуют за гидом отважным.
Но Разум, славный путешественник в небе,
Идет хромая по земле медленным шагом;
С трудом может он формировать вещество мятежное жизни,
С трудом он галопирующие копыта чувства удерживает:
Его мысли в самое небо прямо смотрят;
Они добывают свое золото из шахты небесной,
Его действия мучительно трудятся в обычной руде.
Все твои высокие грезы были разумом Материи сделаны,
Чтобы в тюрьме Материи его скучную работу утешить,
Его единственный дом, где он один выглядит истинным.
Убедительный образ реальности
Из бытия высечен, чтоб подпереть труды Времени,
Материя на прочной земле сидит крепко, уверенно.
Она – перворожденная в вещах сотворенных,
Она остается последней, когда жизнь и разум убиты,
Если б она прекратилась, весь мир бы быть перестал.
Все остальное есть лишь ее результат или фаза:
Твоя душа – это краткий цветок, что твоим садовником-Разумом
На участке земли твоей материи выращен;
Она гибнет с растением, на котором растет,
Ибо из сока земли она черпает свои оттенки небесные:
Твои мысли есть блики, что проходят на границе Материи,
Твоя жизнь есть волна, что по морю Материи катится.
Заботливый дворецкий значений ограниченных Истины,
Хранящий ее установленные факты от расточительной Силы,
К постовым будкам чувства она разум привязывает,
Каприз Жизни прикрепляет к свинцово-серой рутине
И связывает все создания Закона веревками.
Сосуд трансмутирующей алхимии,
Клей, соединяющий разум и жизнь,
Если слабеет Материя, все, крошится и падает.
Все на Материи стоит как на камне.
Этот поручитель и гарант
Настаивает на проверке верительных грамот, что самозванец показывает:
Обман субстанцией, в которой субстанции нет,
Кажимость, символ, ничто,
Чьи формы не имеют изначального права рождаться:
Ее фиксированной стабильности аспект
Есть покров водоворота плененного движения,
Порядка шагов танца Энергии,
Чьи следы всегда оставляют прежние знаки,
Конкретный лик несубстанционального Времени,
Капля, точками пустоту Пространства усеивающая:
Представляющееся стабильным движение без перемен,
Но перемены идут, и последняя перемена есть смерть.
Что когда-то казалось самым реальным, видимостью Ничто оказалось.
Его фигуры – это ловушки, что чувство пленяют;
Ее ремесленником была Пустота безначальная:
Здесь нет ничего, кроме аспектов, разрисованных Случаем,
И кажущихся форм Энергии кажущейся.
Все милостью Смерти дышит и живет какое-то время,
Все благосклонностью Несознания мыслит и действует.
Наркоман светлой роскоши своих мыслей,
Не направляй свой взор внутрь себя, чтобы смотреть
На видения в хрустале мерцающем, Разуме,
Не закрывай свои веки, чтобы видеть во сне формы Богов.
Открой глаза, наконец, согласись и увидь
Вещество, из которого ты и мир сделаны.
Несознательный, в немой Пустоте несознательной
Необъяснимо движущийся мир прыгнул вперед:
Какое-то время спокойный, счастливо бесчувственный,
Он не мог отдыхать, довольствуясь собственной правдой.
Ибо на его неведающей груди рождено было что-то,
Осужденное видеть и знать, ощущать и любить,
Оно наблюдало его действия, придумывало душу внутри;
Оно нащупывало правду, грезило о Себе и о Боге.
Когда все бессознательным было, все было прекрасно.
Я был царем и хранил свою царственность,
Проектируя свой ненамеренный, безошибочный план,
Творя со спокойным, бесчувственным сердцем.
В моей суверенной мощи нереальности,
Заставляя ничто принимать форму,
Безошибочно моя слепая, неразмышляющая сила,
Устанавливающая случайно фиксированность как неизбежность судьбы,
Каприз – как Неизбежности формулы,
Утверждала на голой земле Пустоты
Безошибочную причудливость схемы Природы.
Эфир незаполненный изогнул я в Пространство,
Огромное, расширяющееся и сжимающееся Дыхание
Заселил огнями вселенной:
Я высекал высшую, первозданную вспышку
И распространял ее рассеянные колонны армий сквозь Пустоту.
Изготовлял звезды из оккультных сияний,
Выстраивал взводы незримого танца;
Я сформировал красоту земли из газа и атомов
И живых людей построил из химической плазмы.
Затем вошла Мысль и испортила мир гармоничный:
Материя стала надеяться, думать и чувствовать,
Ткань и нервы ощущали радость, агонию.
Несознательный космос старался свою задачу узнать,
Невежественный персональный Бог был рожден в Разуме
И, чтоб понимать, изобрел резона закон,
Имперсональная Ширь трепетала в человека желании,
Беспокойство сотрясало великого мира слепое, тихое сердце,
И Природа свой обширный, бессмертный покой утеряла.
Так пришла эта искаженная, непостижимая сцена
Душ, пойманных в сети восторга жизни и боли,
Сна Материи и смертности Разума,
Существ, в тюрьме Природы ожидающих смерти,
Сознания, оставленного в Неведении ищущем,
И эволюции медленного плана задержанного.
Это есть мир, в котором блуждаешь ты
В запутанных проходах ума человеческого,
В безысходном кружении своей человеческой жизни,
Свою душу и мыслящего Бога здесь ища.
Но где есть комната для души или место для Бога
В животной необъятности машины?
Преходящее Дыхание ты принимаешь за свою душу,
Рожденный из газа, плазмы, спермы и гена,
Человеческого разума возвышенный образ – за Бога,
Тень себя, на Пространство отброшенную.
Вставленное между Пустотой верхней и нижней,
Твое сознание отражает мир окружающий
В кривом зеркале Неведения
Или поворачивается вверх, чтобы схватить воображаемые звезды.
Или, если Полуправда играет с землей,
Бросая свой свет на темную, затененную почву,
Она лишь касается и оставляет пятно освещенное.
Бессмертие ты своему духу приписываешь,
Но бессмертие для несовершенного человека,
Бога, что вредит себе на каждом шагу,
Было бы циклом вечных страданий.
Мудрости и любви ты требуешь как своего права;
Но знание в этом мире есть ошибки супруг,
Блестящая сводня Неведения,
Людская любовь – натурщица на земле-сцене,
Которая имитирует живо феерический танец.
Экстракт, выжатый из тяжелого опыта,
В бочки Памяти знание человека набито
И имеет грубый вкус смертности:
Сладкая секреция из желез эротических,
Ласкающая и пытающая горящие нервы,
Любовь – это мед и отрава в груди,
Опьяненною ею, как нектаром богов.
Человеческая мудрость земли – узколобая сила,
А любовь – не блестящий ангел с небес.
Если они за пределы спертого воздуха земли устремятся,
Поднимаясь к солнцу на хрупких крыльях из воска,
Насколько высок может быть тот насильственный полет неестественный?
Не на земле возможно божественной мудрости царство,
И не на земле божественную любовь можно найти;
Небеснорожденные, они могут жить лишь на небе;
Или, возможно, и там они тоже – лишь блестящие грезы.
Да разве все, что ты есть и что делаешь, не является грезой?
Твой разум и жизнь – это трюки силы Материи.
Если твой разум тебе кажется солнцем лучистым,
Если быстрым и славным потоком течет твоя жизнь,
Это, однако,- лишь иллюзия твоего смертного сердца,
Ослепленного лучом счастья иль света.
Не способные жить по своему собственному праву божественному,
Уверенные в своей сияющей нереальности,
Когда уходит из-под ног почва, что их поддерживает,
Эти дети Материи умирают в Материю.
Даже Материя в неопределенности Энергии исчезает,
А Энергия есть движение все прежнего Ничто.
Как Идеала несубстанциональные оттенки
Станут нарисованной банкнотой на пятне киноварном земли,
Как греза в грезе станет вдвойне правильной?
Как блуждающий огонек станет звездой?
Идеал ума твоего есть расстройство,
Яркий бред твоей речи и мысли,
Странное вино красоты, поднимающее тебя к фальшивому зрелищу.
Благородная фикция, твоим желанием созданная,
Твое человеческое несовершенство должен он разделить:
Его формы в Природе разочаровывают сердце,
Он никогда не находит свою форму небесную
И никогда не сможет осуществлен быть во Времени.
О душа, великолепием своих мыслей обманутая,
О земное создание, о небесах грезящее,
Уймись, покорись, повинуйся земному закону.
Прими краткий свет, что на дни твои падает;
Возьми, что можешь, от дозволенной радости Жизни,
Подчинившись испытанию плетью судьбы,
Страдай, как должна ты, в труде, заботе и горе.
И твое страстное сердце смолкая приблизится
К моей долгой тихой ночи вечного сна:
Сюда, в тишину, из которой ушла ты".

Конец второй песни