САЙТ ШРИ АУРОБИНДО И МАТЕРИ

WWW.AUROBINDO.RU

Домашняя страничка  |  Работы |   Работы Шри Ауробиндо | Савитри
Sri Aurobindo Шри Ауробиндо
   
SAVITRI САВИТРИ
A Legend and a Symbol Символ и легенда
   
PART ONE ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
   
BOOK TWO КНИГА ВТОРАЯ
The Book of the Traveller of the Worlds Книга путешественника миров
Canto Thirteen Песнь тринадцатая
In the Self of Mind В Самости Разума
At last there came a bare indifferent sky Наконец туда пришло голое беспристрастное небо,
Where Silence listened to the cosmic Voice, Где Тишина к космическому прислушивалось Голосу,
But answered nothing to a million calls; Но не отвечало ничего на миллион зовов;
The soul's endless question met with no response. Души бесконечный вопрос не встречал отклика.
An abrupt conclusion ended eager hopes, Резкое завершение кончало надежды стремящиеся,
A deep cessation in a mighty calm, Глубокое прекращение в могучем покое,
A finis-line on the last page of thought Последняя черта на последней странице мысли,
And a margin and a blank of wordless peace. Край и пустота бессловесного мира1.(1Peace - покой, мир)
There paused the climbing hierarchy of worlds. Там медлила в паузе взбирающаяся миров иерархия.
He stood on a wide arc of summit Space Он стоял на широкой арке Пространства вершинного
Alone with an enormous Self of Mind Один с огромной Самостью Разума,
Which held all life in a corner of its vasts. Которая держала всю жизнь в одном углу своих ширей.
Omnipotent, immobile and aloof, Всемогущая, неподвижная и отчужденная,
In the world which sprang from it, it took no part: В мире, который из нее брал начало, она не принимала участия:
It gave no heed to the paeans of victory, Этот Сам не обращал внимания на песни победы,
It was indifferent to its own defeats, К своим собственным поражениям он был безразличен,
It heard the cry of grief and made no sign; Он слышал крик горя и не подавал знака;
Impartial fell its gaze on evil and good, Безучастный опускался его взгляд на зло и добро,
It saw destruction come and did not move. Он видел уничтожение и не делал движения.
An equal Cause of things, a lonely Seer Вечная Причина вещей, одинокий Провидец
And Master of its multitude of forms, И Хозяин своего множества форм,
It acted not but bore all thoughts and deeds, Он не действовал, но нес все дела и все мысли,
The witness Lord of Nature's myriad acts Свидетельствующий Господь мириадов действий Природы,
Consenting to the movements of her Force. Уступающий движениям ее Силы.
His mind reflected this vast quietism. Ум путешественника это обширный квиетизм отражал.
This witness hush is the Thinker's secret base: Эта свидетельствующая тишина есть секретная основа Мыслителя:
Hidden in silent depths the word is formed, Скрытое в безмолвных глубинах формируется слово,
From hidden silences the act is born Из скрытых безмолвий рождается акт
Into the voiceful mind, the labouring world; В голосов полном уме, трудящемся мире;
In secrecy wraps the seed the Eternal sows В тайну обернуто семя, что сеет Вечный,
Silence, the mystic birthplace of the soul. Тишину, мистическое место рождения души.
In God's supreme withdrawn and timeless hush В безвременной тишине и верховном удалении Бога
A seeing Self and potent Energy met; Видящий Сам и могучая Энергия встречаются;
The Silence knew itself and thought took form: Тишина знает себя и обретает мысль форму:
Self-made from the dual power creation rose. Самосотворенное из дуальной силы творение встает.
In the still self he lived and it in him; В безмолвном себе он жил, и тот - в нем;
Its mute immemorable listening depths, Молчаливые незапамятные слушающие глубины себя,
Its vastness and its stillness were his own; Ширь и тишина Себя его были собственными;
One being with it he grew wide, powerful, free. Одно существо с Собою, он становился широким, могучим, свободным.
Apart, unbound, he looked on all things done. Обособленный, освобожденный от уз, он смотрел на все сотворенные вещи.
As one who builds his own imagined scenes Как тот, кто свои воображаемые сцены возводит
And loses not himself in what he sees, И не теряет себя в том, что он видит,
Spectator of a drama self-conceived, Зритель драмы самозадуманной,
He looked on the world and watched its motive thoughts Он глядел на мир и наблюдал его мотивирующие мысли
With the burden of luminous prophecy in their eyes, С ношей пророчества в их глазах светлого,
Its forces with their feet of wind and fire Силы мира с их ногами ветра и пламени
Arisen from the dumbness in his soul. Из молчания в его душе поднимались.
All now he seemed to understand and know; Все сейчас он, казалось, понимает и знает;
Desire came not nor any gust of will, Желание не приходило и никакой порыв воли,
The great perturbed inquirer lost his task; Великий мятущийся исследователь свою задачу утратил,
Nothing was asked nor wanted any more. Ни о чем не спрашивал, ничего не хотел больше.
There he could stay, the Self, the Silence won: Там он мог оставаться, Сам, Тишина завоеванная:
His soul had peace, it knew the cosmic Whole. Его душа пребывала в мире, он знал космическое Целое.
Then suddenly a luminous finger fell Затем светлый палец опустился внезапно
On all things seen or touched or heard or felt На все вещи видимые, касаемые, слышимые или чувствуемые
And showed his mind that nothing could be known; И показал его уму, что ничего не могло быть знаемо;
That must be reached from which all knowledge comes. Должно было быть достигнуто То, из чего приходит все знание.
The sceptic Ray disrupted all that seems Скептический луч разрушил всю эту видимость
And smote at the very roots of thought and sense. И ударил в самые корни мысли и чувства.
In a universe of Nescience they have grown, Они выросли во вселенной Неведения,
Aspiring towards a superconscient Sun, Стремящиеся к суперсознательному Солнцу,
Playing in shine and rain from heavenlier skies Играющие в сиянии и дожде из более небесных небес,
They never can win however high their reach Которых они достичь никогда не могли, как бы ни высоко простирались,
Or overpass however keen their probe. Или пройти, как бы ни был остр их зонд.
A doubt corroded even the means to think, Сомнение пало даже на мышления средства,
Distrust was thrown upon Mind's instruments; Недоверие было брошено на инструменты Ума;
All that it takes for reality's shining coin, Все, что он принимает за сверкающую монету реальности,
Proved fact, fixed inference, deduction clear, Удостоверяющий факт, фиксированный вывод, дедукцию чистую,
Firm theory, assured significance, Теорию прочную, смысл несомненный,
Appeared as frauds upon Time's credit bank Стало выглядеть фальшивками, предъявляемыми кредитному банку Времени,
Or assets valueless in Truth's treasury. Или ценными бумагами, что ничего не стоят в казначействе Истины.
An Ignorance on an uneasy throne Неведение на неспокойном троне
Travestied with a fortuitous sovereignty Пародировало с суверенитетом случайным
A figure of knowledge garbed in dubious words Фигуру знания, в сомнительные слова облаченную
And tinsel thought-forms brightly inadequate. И мыслеформы мишурные, неадекватные ярко.
A labourer in the dark dazzled by half-light, Чернорабочий во тьме, ослепленный полусвета сиянием,
What it knew was an image in a broken glass, То, что оно знало, было образом в разбитом стекле,
What it saw was real but its sight untrue. То, что оно видело, было реальным, но его зрение было неправильным.
All the ideas in its vast repertory Все идеи в его огромном хранилище
Were like the mutterings of a transient cloud Были подобны мимолетной тучи ворчанию,
That spent itself in sound and left no trace. Что расточает себя в звуке и не оставляет следа.
A frail house hanging in uncertain air, Хрупкий дом, висящий в неуверенном воздухе.
The thin ingenious web round which it moves, Тонкая паутина искусная, вокруг которой оно движется,
Put out awhile on the tree of the universe, На дереве вселенной на какое-то время вывешенная
And gathered up into itself again, И собранная в саму себя снова,
Was only a trap to catch life's insect food, Была только ловушкой, чтоб схватить насекомую пищу жизни,
Winged thoughts that flutter fragile in brief light Окрыленные мысли, что, хрупкие, в кратком свете порхали,
But dead, once captured in fixed forms of mind, Но мертвые, стоило им попасться в фиксированные формы ума,
Aims puny but looming large in man's small scale, Цели ничтожные, но неясно большие в маленькой шкале человека,
Flickers of imagination's brilliant gauze Мерцания тонкой блестящей ткани воображения
And cobweb-wrapped beliefs alive no more. И веры, паутиной опутанные, не живые больше.
The magic hut of built-up certitudes Магическая лачуга возведенных определенностей,
Made out of glittering dust and bright moonshine Сделанная из блестящей пыли и яркого лунного света,
In which it shrines its image of the Real, В которой оно благоговейно хранит свой образ Реальности,
Collapsed into the Nescience whence it rose. Рушилась в Неведение, откуда она поднялась.
Only a gleam was there of symbol facts Лишь проблеск там был символических фактов,
That shroud the mystery lurking in their glow, Что кутали мистерию, в их пыле таящуюся,
And falsehoods based on hidden realities И фальшь многочисленную, основанную на скрытых реальностях,
By which they live until they fall from Time. Которой они живут, пока не падут из Времени.
Our mind is a house haunted by the slain past, Наш разум есть дом, посещаемый часто убитым прошлым,
Ideas soon mummified, ghosts of old truths, Идеями, скоро мумифицирующимися, старых истин призраками,
God's spontaneities tied with formal strings Бога спонтанностями, формальными веревками связанными
And packed into drawers of reason's trim bureau, И уложенными в ящики содержащегося в порядке шкафчика разума,
A grave of great lost opportunities, В могилу великих утраченных благоприятных возможностей,
Or an office for misuse of soul and life Или учреждение для неправильного использования души и жизни
And all the waste man makes of heaven's gifts И всей пустыни, которую человек делает из даров неба,
And all his squanderings of Nature's store, И всего его мотовства запаса Природы,
A stage for the comedy of Ignorance. Для комедии Неведения подмостки.
The world seemed a long aeonic failure's scene: Мир сценой долгой эпохальной неудачи казался:
All sterile grew, no base was left secure. Все становилось бесплодным, не была никакая надежная основа заложена.
Assailed by the edge of the convicting beam Уязвленный лезвием луча обличающего,
The builder Reason lost her confidence Строитель-Рассудок свою утратил уверенность
In the successful sleight and turn of thought В удачливой ловкости и повороте мысли,
That makes the soul the prisoner of a phrase. Что делает душу пленником фразы.
Its highest wisdom was a brilliant guess, Его высшая мудрость была предположением блестящим,
Its mighty structured science of the worlds Его могучая структурированная наука миров -
A passing light on being's surfaces. Светом на поверхностях бытия мимолетным.
There was nothing there but a schema drawn by sense, Там ничего не было, кроме схемы, начертанной чувством,
A substitute for eternal mysteries, Вечных мистерий заменителя,
A scrawl figure of reality, a plan Неясной фигуры реальности, плана
And elevation by the architect Word И возвеличивания архитекторским Словом,
Imposed upon the semblances of Time. Навязанным на подобия Времени.
Existence' self was shadowed by a doubt; Сомнением была затенена существования самость;
Almost it seemed a lotus-leaf afloat Она почти казалось листом лотоса, плывущим
On a nude pool of cosmic Nothingness. По голому пруду космического Ничего.
This great spectator and creator Mind Этот великий зритель, созидательный Разум,
Was only some half-seeing's delegate, Был только какого-то полузримого делегатом,
A veil that hung between the soul and Light, Вуалью, что висит между душою и Светом,
An idol, not the living body of God. Идолом, не живым телом Бога.
Even the still spirit that looks upon its works Даже безмолвный дух, что глядит на работы его,
Was some pale front of the Unknowable; Был неким бледным фасадом Непостижимого;
A shadow seemed the wide and witness Self, Тенью казалась широкая Самость свидетельствующая,
Its liberation and immobile calm Его освобождение и неподвижный покой -
A void recoil of being from Time-made things, Пустым отшатыванием бытия от Временем сотворенных вещей,
Not the self-vision of Eternity. Не самовидением Вечности.
Deep peace was there, but not the nameless Force: Глубокий мир царил там, но не безымянная Сила:
Our sweet and mighty Mother was not there Нашей сладкой могучей Матери не было там,
Who gathers to her bosom her children's lives, Которая собирает к своей груди своих детей жизни,
Her clasp that takes the world into her arms Ее объятий, что берут мир в ее руки
In the fathomless rapture of the Infinite, В Бесконечности бездонном восторге,
The Bliss that is creation's splendid grain Блаженства, что есть зерно творения великолепное
Or the white passion of God-ecstasy Или белая страсть Богоэкстаза,
That laughs in the blaze of the boundless heart of Love. Что смеется во вспышке безграничного сердца Любви.
A greater Spirit than the Self of Mind Более великий Дух, чем Самость Разума,
Must answer to the questioning of his soul. Должен отвечать его души вопрошанию.
For here was no firm clue and no sure road; Ибо здесь не было прочного ключа и надежной дороги;
High-climbing pathways ceased in the unknown; Высоко взбирающиеся тропы прекращались в неведомом;
An artist Sight constructed the Beyond Артистичное Зрение конструировало Запредельное
In contrary patterns and conflicting hues; В противоположных образцах и конфликтующих оттенках;
A part-experience fragmented the Whole. Частичное переживание фрагментировало Целое.
He looked above, but all was blank and still: Он глядел выше, но все было пустым и безмолвным:
A sapphire firmament of abstract Thought Сапфирный свод абстрактной Мысли
Escaped into a formless Vacancy. В бесформенную убегал Пустоту.
He looked below, but all was dark and mute. Он смотрел вниз, но все было безмолвным и темным.
A noise was heard, between, of thought and prayer, Посередине был слышен шум молитвы и мысли,
A strife, a labour without end or pause; Борьбы, труда без конца и без паузы;
A vain and ignorant seeking raised its voice. Тщетные и невежественные поиски поднимали свой голос.
A rumour and a movement and a call, Толки, движение, зов,
A foaming mass, a cry innumerable Пенящаяся масса, бесчисленный крик
Rolled ever upon the ocean surge of Life На океанической волне Жизни вечно катились
Along the coasts of mortal Ignorance. Вдоль берегов Неведения смертного.
On its unstable and enormous breast На его нестабильной и огромной груди
Beings and forces, forms, ideas like waves Существа и силы, формы, идеи, как волны,
Jostled for figure and supremacy, Толкались за положение и верховную власть,
And rose and sank and rose again in Time; Поднимались, тонули и вновь поднимались во Времени;
And at the bottom of the sleepless stir, И на дне суеты неусыпной
A Nothingness parent of the struggling worlds, Ничто, борющихся миров родитель,
A huge creator Death, a mystic Void, Огромная творящая Смерть, мистическая Пустота,
For ever sustaining the irrational cry, Иррациональный крик вечно поддерживающее,
For ever excluding the supernal Word, Вечно исключающее небесное Слово,
Motionless, refusing question and response, Бездвижное, отказывающееся спрашивать и отвечать,
Reposed beneath the voices and the march Располагало под голосами и маршем
The dim Inconscient's dumb incertitude. Смутного Несознания неопределенность немую.
Two firmaments of darkness and of light Два небесных свода света и тьмы
Opposed their limits to the spirit's walk; Противопоставляли свои пределы путешествию духа;
It moved veiled in from Self's infinity Тот двигался, завуалированный от бесконечности Самости,
In a world of beings and momentary events В мире существ и преходящих событий,
Where all must die to live and live to die. Где все должно умирать, чтобы жить, и жить, чтоб умирать.
Immortal by renewed mortality, Бессмертный обновляемой смертностью,
It wandered in the spiral of its acts Дух блуждал в своих действий спирали
Or ran around the cycles of its thought, Или бегал, в циклах своей мысли кружа,
Yet was no more than its original self Однако был не больше, чем его изначальная самость,
And knew no more than when it first began. И знал не больше, чем когда он впервые начался.
To be was a prison, extinction the escape. Быть было тюрьмой, затухание было спасением.
   
End of Canto Thirteen Конец песни тринадцатой

Forward
Backward

 Вперед
Назад