Шри Ауробиндо

САВИТРИ

Символ и легенда

Часть 1. Книга 2. Книга путешественника миров

Песнь шестая
Царства и божества более великой Жизни

Как тот, кто между тусклыми стенами, отступающими
К далекому проблеску окончания туннеля,
Надеясь на свет, идет шагом более свободным
И чувствует приближение дыхания более широкого воздуха,
Так он бежал из этой серой анархии.
В бесплодный мир он пришел,
Регион арестованного рождения бесцельный,
Где бытие от небытия бежит и отваживается
Жить, но не имеет силы жить долго.
Свыше мерцал лоб неба раздумывающий,
Нахмуренный, пересекаемый крыльями тумана, сомнения полного,
С голосом странствующих ветров в авантюру пустившимися,
И просящими в пустоте направления,
Как слепые души, ищущие самости, которые они потеряли,
И скитающиеся в незнакомых мирах;
Крылья смутного поиска встречали сомнение Пространства.
После отказа рассветала надежда сомнительная,
Надежда на самость и форму, на разрешение жить,
На рождение того, что еще никогда не могло быть,
На радость игры азартной ума, на выбор сердца,
На милость неведомого и руки сюрприза внезапного,
На касание восторга уверенного в вещах неуверенных:
К странному неопределенному тракту его путь лежал,
Где сознание играет с собой несознательным
И попыткой или эпизодом было рождение.
Очарование подошло близко, что сохранить не могло свои чары,
Стремящаяся Сила, что не могла своей дороги найти,
Случай, что избрал арифметику странную,
Но не мог связать ее с формой, им сделанной,
Множество, что не могло охранить своей суммы,
Которая становилась меньше нуля и больше одного.
Достигая обширного и смутного смысла,
Что не пытался определить свой несущийся дрейф,
Жизнь трудилась в странном и мистическом воздухе,
Лишенном ее великолепных сладостных солнц.
В мирах пригреженных, никогда еще не становившихся истинными,
Мерцание, медлящее на творения краю,
Один скитался, грезил и никогда не останавливался, чтобы выполнить:
Выполнение означало бы уничтожение этого Пространства магического.
Чудеса сумеречной чудесной страны,
Красоты полной странно, напрасно сделанной,
Реалий фантастических вал,
Смутные признаки Великолепия, наверху запечатанного,
Будили страсть желания глаз,
Заставляли поверить во влюбленную мысль
И притягивали сердце, но не вели его к цели.
Словно лилась магия движущихся сцен,
Что сохраняли пока свою деликатность непрочную
Скупых линий, набросанных абстракционистским искусством
В редком недостаточном свете обморочной кисточкой-грезой
По неопределенности фону серебряному.
Младенческий пыл небес, близких к утру,
Огонь интенсивный, ощущаемый, но не зажженный ни разу,
Ласкал воздух горячими намеками дня.
Совершенство, томящееся по несовершенства очарованию,
Освещенные, пойманные силками Неведения,
Эфирные создания, влекомые приманкою тела
К тому региону обещания, бьющие незримыми крыльями,
Приходили, до радости конечной жизни голодные,
Но слишком божественные, чтобы ступать по сотворенной земле
И разделять судьбу бренных вещей.
Ребенок невоплощенного Проблеска,
Поднятый из бесформенной мысли в душе
И непреходящим желанием преследуемый,
Пересекал поле взгляда преследующего.
Воля, что, не упорствующая, неудачу терпела, работала там:
Жизнь была поиском, но обнаружения никогда не было.
Там ничего удовлетворенным не было, но все манило,
Вещи, казалось, были, которых никогда полностью не было,
Образы были видны, что выглядели как живые действия,
И символы смысл, на показ которого они претендовали, прятали,
Бледные грезы становились реальными для глаз грезящего.
Души приходили туда, которые напрасно стремились к рождению,
И пойманные духи могли блуждать там все время,
Не находя никогда истины, которой живут они.
Все как надежды бежало, что охотятся за таящимся шансом;
Ничего не было твердым, ничто не ощущалось законченным:
Все было ненадежным, чудесным и полуистинным.
Это выглядело царством жизней, что не имели основы.

     Затем начались более великие поиски, небо расширенное,
Путешествие под крыльями Силы раздумывающей.
Первым пришло звезды утренней царство:
Под ее копьем дрожала красота сумерек
И пульс обещания более широкой Жизни.
Затем медленно поднялось великое и сомневающееся солнце,
И в его свете она сделала из себя мир.
Дух был там, что искал свою собственную глубокую самость,
Однако фрагментами, вперед вытолкнутыми, довольствующаяся
И частями живущего, что искажали целое,
Но, сложенные вместе, могли однажды стать истинными.
Все же, что-то, казалось, наконец было достигнуто.
Растущий том желания быть,
Текст живущего и график силы,
Почерк действий, песнь сознательных форм,
Полная значений, бегущих от хватки мысли,
И приглушенного крика жизни ритмического,
Себя на сердцах живых вещей мог писать.
Во вспышке могущества тайного Духа,
В Жизни и Материи ответе восторга,
Какой-то лик бессмертной красоты мог быть уловлен,
Что дает бессмертие радости мига,
Некое слово, что могло воплотить высочайшую Истину,
Прыгало из случайного напряжения души,
Оттенок Абсолюта какой-то, что падал на жизнь,
Какая-то слава знания и интуитивного зрения,
Какая-то страсть восторженного сердца Любви.
Жрец бестелесного Секрета верховный,
Интернированный в незримую оболочку духовную,
Воля, что преследует смысл за своими пределами,
Чтобы чувствовать свет и неуловимую радость,
Наполовину нашедшая свой путь в мир Несказанного,
Наполовину плененная запечатанная сладость желания,
Что рвется из груди Блаженства мистического,
Завуалированная Реальность, наполовину проявленная.
Душа, в плащ ума не закутанная,
Могла уловить истинный смысл мира форм;
Освещенная видением в мысли,
Поддерживаемая понимающим пламенем сердца,
Она могла владеть в эфире сознательном духа
Божественностью символичной вселенной.
     Это царство нас вдохновляет нашими надеждами более широкими;
Его силы сделали площадки для высадки на нашу землю,
Его знаки оставили след своих образцов в наших жизнях:
Оно придает суверенное движение нашей судьбе,
Его странствующие волны движут нашей жизни валом высоким.
Все, что мы ищем, там уже обрисовано,
И все, чего мы не знаем и чего никогда не искали,
Но что однажды должно родиться в сердцах человеческих,
Чтобы Безвременное могло осуществиться в вещах.
В мистерии дней Инкарнация,
Вечный в Бесконечности незапертой,
Поднимающаяся возможность бескрайняя
Взбирается высоко по нескончаемо уходящей в высь лестнице грезы
Вечно в Существа сознательном трансе.
Все по той лестнице к незримому концу поднимается.
Энергия извечной преходящести делает
Надежным путешествие, из которого нет возвращения,
Паломничество Природы к Неведомому.
Словно в своем восхождении к своему источнику потерянному
Она надеялась развернуть все, что могло когда-либо быть,
Ее высокая процессия проходит от стадии к стадии,
Прогресс прыгает от одного поля зрения к более великому,
Процесс марширует от формы к форме более обильной,
Караван неистощимых
Формаций безграничной Мысли и Силы.
Ее безвременная Сила, что на коленях когда-то лежала
Безначального и бесконечного Покоя,
Сейчас отделенная от бессмертного блаженства Духа,
Возводит тип всех радостей, ею утраченных;
Бросая силой преходящую субстанцию в форму,
Она надеется созидательного акта освобождением
Иногда перепрыгивать бездну, которую она не может заполнить,
Излечить на какое-то время отделения рану,
Бежать из принадлежащей моменту тюрьмы малости
И встретить широкие величия Вечного
В неопределенном времени-поле, здесь разделенном.
Она почти приближает то, что никогда быть не может достигнуто;
Она запирает в час вечность
И наполняет маленькую душу Бесконечностью;
На ее зова магию Неподвижный склоняется;
Она стоит на берегу в Неограничиваемом,
Постигает бесформенного Жителя во всех формах
И вокруг себя объятия бесконечности чувствует.
Ее задача не знает конца; она цели не служит,
А трудится, безымянной Волей правимая,
Что идет от некой непостижимой бесформенной Шири.
Это – ее секрет и невозможная задача,
Поймать безграничность в сети рождения,
Бросить дух в форму физическую,
Сообщить речь и мысль Несказанному;
Она принуждаема обнаруживать вовек Непроявленного.
Ее мастерством невозможное сделано было:
Она следует своему величественному иррациональному плану,
Выдумывает изобретения своего искусства магического,
Чтобы для Бесконечного новые тела находить
И Невообразимого образы;
Она завлекает в руки Времени Вечного.
Но даже сейчас она сама не знает, что она сделала.
Ибо все создается под искажающей маской:
Сходство, отличное от его скрытой истины,
Аспект носит, созданный трюком иллюзии,
Управляемая временем нереальность придуманная,
Незавершенное творение души изменяющейся
В теле, меняющимся с его обитателем.
Ее средства ничтожны, ее труд бесконечен;
На великом поле сознания бесформенного
В мелких конечных мазках чувства и разума
Бесконечную Истину она бесконечно развертывает;
Прорабатывается безвременная мистерия во Времени.
Она о величии грезит, упущенном ее действиями,
Ее труд – это страсть и страдание,
Боль и восторг, ее проклятие и ее слава;
И, все же, не может она выбирать, а продолжает трудится;
Ее могучее сердце ей протестовать запрещает.
Так долго, сколько мир длится, продолжается ее неудача,
Удивляя и сбивая с толку взгляд Разума,
Глупость и красота несказанная,
Великолепное сумасшествие желания жить,
Отвага, белая горячка восторга.
Это – закон ее бытия, его способ единственный;
Она насыщается, хотя удовлетворение никогда не приходит,
Ее голодная воля везде расточает
Ее полные фантазий изображения Себя
И одной Реальности тысячи форм.
Она сделала мир, касаемый гранью убегающей истины,
Мир, брошенный в грезу того, что он ищет,
Икону истины, форму мистерии сознательной.
Он не медлит, как земной ограниченный разум,
В крепких барьерах внешнего факта;
Он мечтательному уму и душе смеет верить.
Охотник на духовные истины,
Которые пока – только предположение иль мысль, или достояние веры,
Он в воображении поймал и заточил
Птицу парадиза яркую в клетку.
В Незримое эта более великая жизнь влюблена;
Она зовет к какому-то высшему Свету за своими пределами,
Она может чувствовать Тишину, что освобождает душу;
Она чувствует спасительное касание, божественный луч:
Красота, благо и истина – там божества.
Она близка небесам более высоким, чем глаза земли видят,
Более страшной тьме, чем жизнь человека может снести:
Она родственна богу и демону.
Странный энтузиазм ее сердцем двигал;
Она жаждет высот, она страстно желает высшего.
Она охотится за совершенным словом, за совершенною формой,
Она прыгает к мысли вершин, к высшему свету.
Ибо формой Бесформенный принесен близко
И всякое совершенство окаймляет Абсолют.
Ребенок небес, который никогда своего дома не видел,
Ее импульс встречает вечное в точке:
Она может только приблизить, коснуться, она не может владеть;
Она может лишь рваться к некой крайности яркой:
Ее величие состоит в том, чтобы создавать и искать.
     На каждом плане это Величие должно созидать.
На земле, в небесах, в аду она – та же самая;
В каждой судьбе она принимает участие могучее.
Страж огня, что освещает солнца,
Она торжествует в своей славе и своей мощи:
Встречающая сопротивление, угнетаемая, она носит импульс Бога к рождению:
Дух выживает на небытия почве,
Мировая сила переживает мирового разочарования шок:
Безмолвная, она, все же, есть Слово, инертная – Сила.
Здесь павшую, рабыню смерти, неведения,
К бессмертным вещам ее направляют стремится
И побуждают знать даже Непостижимого.
Даже незнающий, невыразительный, ее сон создает мир.
Когда всего более незрима, тогда она наиболее мощно работает;
Поселенная в атоме, похороненная в глыбе,
Ее быстрая созидательная страсть прекратиться не может.
Несознание – это ее долгая гигантская пауза,
Ее космический обморок – огромная фаза:
Времярожденная, она свое бессмертие прячет;
В смерти, своем ложе, она ждет часа подняться.
Даже лишенная Света, что ее шлет вперед,
И с умершей надеждой она в своей задаче нуждается,
Даже когда ее ярчайшие звезды гаснут в Ночи,
Вскармливаемый бедой и лишением
И болью, как ее тела служанкой, массажисткой, кормилицей,
Ее мучимый невидимый дух еще продолжает
Трудиться, хотя и во тьме, несмотря на боль созидать;
На своей груди она несет распятого Бога.
В бесчувственных холодных глубинах, где радости нету,
Замурованная, угнетенная Пустотою противящейся,
Где ничто не шевелится и ничего стать не может,
Она, все же, помнит, она еще взывает к искусству,
Которое Чудо-работник ей при ее рождении дал,
Сообщает сонной бесформенности форму,
Являет мир там, где ничего прежде не было.
В царствах, ограниченных распростертым кругом смерти,
Вечностью темной Неведения,
Дрожащая в инертной несознательной массе
Или заключенная в скованные кольца Силы,
Слепым принуждением Материи глуха и нема,
Она отказывается спать неподвижно во прахе.
Затем данным в наказание за ее бунтующее бодрствование
Лишь механическим Обстоятельством твердым
Как своего магического ремесла механизмом
Она богоподобные чудеса формирует из грязи;
В плазму она закладывает свой бессловесный бессмертный толчок,
Помогает живой ткани думать, чувству стесненному – чувствовать,
Шлет сквозь хрупкие нервы послания острые,
В сердце плоти любит чудесно,
Грубым телам дает душу, волю и голос.
Она всегда вызывает словно волшебною палочкой
Существа, формы и сцены бесчисленные,
Носителей факелов ее великолепия сквозь Пространство и Время.
Этот мир – ее долгое путешествие через ночь,
Планеты и солнца – лампы, ее путь освещать,
Наш резон – ее мыслей наперсник,
Наши чувства – ее свидетели трепетные.
Здесь рисуя свои знаки из вещей полуистинных, полуфальшивых,
Она трудится, чтоб реализованными заместить грезами
Память ее утраченной вечности.
     Это – ее дела в этом огромном мире-неведении:
Пока вуаль не поднята, пока ночь не мертва,
В свете или во тьме она хранит свои неустанные поиски;
Время – ее бесконечного паломничества дорога.
Одна могучая страсть все ее труды побуждает.
Ее вечный Возлюбленный – ее действий причина;
Для него она прыгнула вперед из незримых Обширностей,
Чтобы здесь в совершенно несознательном мире двигаться.
Ее акты есть ее коммерция с ее скрытым Гостем,
Его настроения она берет за своего сердца страстные формы;
В красоте она бережет его улыбки солнечный свет.
Устыдившись своей богатой космической бедности,
Она своими маленькими подарками его могуществу льстит,
Привлекает своими сценами его взгляда верность
И уговаривает его большеглазые скитающиеся мысли жить
В фигурах ее миллионоимпульсной Силы.
Лишь привлекать завуалированного своего компаньона
И хранить его близко к своей груди в ее плаще мировом,
Чтобы из ее рук он не повернулся к своему бесформенному миру, –
Ее сердца дело и забота ее постоянная.
Но при том, когда он всего ближе, далеким она его чувствует.
Ибо противоречие – ее природы закон.
Хотя она вечно в нем и он в ней.
Словно о вечных узах не зная,
Ее воля направлена на то, чтоб в своих работах запереть Бога
И хранить его как своего заключенного пестуемого,
Чтобы никогда не могли они разлучиться снова во Времени.
Роскошные палаты сна духа
Сперва она сделала, внутреннюю глубокую комнату,
Где он, как забытый гость, дремлет.
Но сейчас она поворачивается, чтобы разрушить чары забывчивости,
Будит спящего на кушетке изваянной;
Она находит снова Присутствие в форме
И в свете, который вместе с ним пробуждается, вновь обретает
Смысл в спешке и долгом пути Времени,
И через тот ум, что когда-то затемнял душу,
Проходит незримого божества вспышка.
Через светлую грезу пространства духовного
Она строит создание как радужный мост
Между изначальным Безмолвием и Пустотою.
Сеть сделана из подвижной вселенной;
Для сознательного Бесконечного она ткет силок.
С нею есть знание, которое шаги его прячет
И выглядит немым всемогущим Незнанием.
Могущество с нею есть, которое чудеса делает истинными,
Невероятно ее вещество обычного факта.
Ее намерения, ее работы загадки доказывают;
Экзаменуемые, они становятся не тем, чем они были,
Объясненные, они, однако, еще более необъяснимыми выглядят.
Даже в нашем мире царит мистерия,
Которую земли искусная ширма тривиальной простоты прячет;
Ее более обширные уровни из волшебства сделаны.
Там загадка показывает свою великолепную призму,
Там нет глубокой маскировки банальности;
Оккультное, глубокое всякое переживание приходит,
Чудо вечно ново, чудо божественно.
Там есть скрытая ноша, касание мистическое.
Там есть тайна скрытого смысла.
Хотя на ее лице не лежит никакая маска земная,
В саму себя она бежит от своего собственного зрения.
Все формы есть приметы завуалированной некой идеи,
Чья скрытая цель от преследования разума прячется,
Но при этом является суверенного следствия лоном.
Там каждая мысль и чувство являются актом,
Каждый акт – знаком и символом
И каждый символ прячет живую силу.
Вселенную она строит из истин и мифов,
Но то, в чем она всего больше нуждается, построить не может;
Все явленное есть фигура или копия Истины,
Но Реальность вуалирует от нее свой мистический лик.
Она все остальное находит, там недостает вечности;
Все обнаруживается, но Бесконечность упущена.

     Сознание, освещенное Истиной свыше
Чувствовалось; оно видело свет, но не Истину:
Оно Идею улавливало и из нее строило мир;
Оно творило там Образ и звало его Богом.
Все же, что-то истинное и внутреннее там пребывало.
Существа того мира более великой жизни,
Жильцы более просторного воздуха и пространства более свободного,
Жили не телом и не во внешних вещах:
Более глубокая жизнь была троном их самости.
В тех интенсивных владениях сокровенности
Объекты живут как компаньоны души;
Действия тела – второстепенный сценарий,
Поверхностное воспроизведение жизни, текущей внутри.
Все силы являются свитой Жизни в том мире,
И мысль и тело движутся как служанки ее.
Вселенская ширь ей дала комнату:
Все чувствует космическое движение в своих действиях
И является инструментами ее космической мощи.
Или свою собственною самость они своею вселенною делают.
Во всех, кто к более великой Жизни поднялся,
Голос нерожденных вещей шепчет на ухо,
Их глазам, которые некий высокий солнечный свет посещает,
Устремление показывает образ короны:
Чтобы прорастить зерно, которое она внутрь бросила,
Чтобы достичь ее силы в них, ее создания живут.
Каждый есть величие, к высотам растущее
Или из своего внутреннего центра океаном идущее;
В круговых волнах концентрической силы
Они поглощают, насытившиеся, свое окружение.
Даже из этой обширности многие делают тесную хижину;
Заключенные в более узкие шири и перспективы более короткие,
Они живут довольные каким-то завоеванным величием маленьким.
Своею небольшою империей править,
Быть фигурой в своем личном мире
И делать радости и горести окружающих собственными,
И удовлетворять свои жизненные мотивы и нужды –
Забота достаточная и служба для этой силы,
Эконома Персоны и ее судьбы.
Это была переходная линия и точка старта,
Первая иммиграция во владения неба,
Ибо все, кто пересекают, попадают в ту блестящую сферу:
Они – родственники земной нашей расы;
Этот регион граничит с нашим уровнем смертным.
     Этот более широкий мир дает наши более великие движения,
Его формации сильные возводят наши растущие самости;
Его творения являются нашими более яркими репликами,
Закончены виды, которых мы – лишь начала,
И являются уверенно тем, чем мы стараемся быть.
Словно выдуманные из вечных характеров,
Законченные, не разрываемые противоположными течениями, как мы,
Они следуют незримому лидеру в сердце,
Их жизни повинуются внутренней природы закону.
Там находится величия склад, героя матрица;
Душа своей судьбы строитель внимательный;
Ничей дух не равнодушен и не инертен;
Они избрали свою позицию, они видят бога, которого они обожают.
Битва есть соединение между ложным и истинным,
Паломничество направляется к Свету божественному.
Ибо даже неведение стремится там знать
И далекой звезды блеском сияет;
Там есть в сердце сна знание
И Природа приходит к ним как сила сознательная.
Идеал есть их лидер и царь:
Стремящиеся к монархии солнца,
Они зовут Истину стать их высоким правительством,
Быть воплощенной в их делах повседневных
И наполнять ее вдохновенным голосом их мысли,
И формировать их жизни в ее дышащей форме,
Пока ее солнечно-золотую божественность и они не разделят.
Или они присоединяются к истине Тьмы;
За Небеса ли, за Ад должны сражаться они:
Воины Добра, они служат светлому делу,
Или являются солдатами Зла на жаловании у Греха.
Ибо зло и добро равно пребывают у власти,
Где бы Знание Неведению близнецом ни было.
Все силы Жизни к божественности своей тяготеют
В широте и смелости этого воздуха,
Каждый строит свой собственный храм и распространяет свой культ,
И Грех там – божество тоже.
Подтверждая красоту и своего закона великолепие,
Он требует жизнь как своих владений естественных,
Принимает трон мира или надевает папскую мантию:
Его служители провозглашают его священное право.
Увенчанную красной тиарой Ложь они почитают,
Поклоняются тени искривленного Бога,
Допускают черную идею, что мозг искривляет,
Или лежит с распутною Силой, что убивает душу.
Властная добродетель принимает позу статуи,
Или Титаническая страсть пришпоривает к неугомонности гордой:
У алтаря Мудрости они – цари и жрецы
Или их жизнь – жертвоприношение идолу Силы.
Или Красота на них отблеск бросает, как звезда странствующая;
Слишком далекой, чтобы достигнуть, страстные, они следуют ее свету;
В Искусстве и жизни они ловят Всепрекрасного луч
И делают мир своим лучистым сокровищем-домом:
Даже обычные фигуры облачаются в чудо;
Очарование и величие, заключенные в каждом часу,
Будят радость, которая спит во всех вещах сотворенных.
Могучая победа или падение могучее,
Трон в небесах или яма в аду,
Дуальную Энергию они оправдали
И ее огромной печатью свои души пометили:
Что бы Судьба им ни сделала, они заслужили;
Они что-то сделали, они чем-то были, они живут.
Там Материя есть души результат, а не причина.
В балансе противоположном земной правде вещей
Грубый вес считается меньшим, тонкий – большим;
На внутренних ценностях внешний план держится.
Как дрожит выразительное слово мыслью,
Как стремится действие страстью души,
Так этого мира очевидная ощутимая цель
Оглядывается, вибрируя, на некую внутреннюю мощь.
Разум, внешним смыслом не ограниченный,
Дал фигуры неосязаемостям духа,
Импульсы мира, от каналов свободные, регистрировали
И превращали в трепет тела конкретный
Бестелесной Силы живые работы;
Сублиминальны здесь силы, тот акт невидим,
Или, в засаде за стеной ожидающие,
Выходили вперед, свой лик обнаруживая.
Становилось явным оккультное, очевидность хранила
Тайный поворот и несла на своих плечах неизвестное;
Незримое ощущалось и толкало зримые формы.
В общении двух встречающихся разумов
Мысль глядела на мысль и не нуждалась в речи;
Эмоция в двух сердцах сжимала эмоцию,
Они ощущали трепет друг друга во плоти и нервах
Или сплавлялись друг с другом, становясь необъятными,
Как когда два дома пылают и соединяется с огнем огонь:
Ненависть хватает ненависть и врывается к любви любовь,
Воля борется с волей на ума невидимой почве;
Чувства других, проходящие словно волны,
Каркас тонкого тела оставляют дрожащим,
Их гнев бросается галопом в атаку животную,
Бремя копыт топчущих на сотрясаемой почве;
Один ощущает горе другого, в его грудь вторгающееся,
Радость другого ликуя бежит через кровь:
Сердца могут стать близкими на расстоянии, голоса приблизить
На берегу чужих морей сказанное.
Там стучит пульс взаимообмена живого:
Существо чувствует существо даже издали,
И сознание отвечает сознанию.
Но все же, окончательного единства там не было.
Там была обособленность души от души:
Внутренняя стена безмолвия могла быть построена,
Броня сознания могла заслонять и защищать;
Существо могло быть закрыто и уединенно;
Можно было оставаться особняком в себе, быть одному.
Идентичности еще не было, ни мира¹ единства.
Все было еще несовершенным, полузнаемым, полусделанным:
Превзойдено Несознания чудо,
Чудо Суперсознания еще,
Неведомое, самоукутанное, неощутимое, непостижимое,
Смотрело на них, источник всего, чем они были.
Как формы бесформенной Бесконечности они приходили,
Жили как имена безымянной Вечности.
Начало и конец там были оккультными;
Середина работала, необъяснимая, обособленная:
Они были словами, что бессловесной Истине говорили обширной,
Они были фигурами, наполняющими толпами незавершенную сумму.
Никто доподлинно не знал себя и не знал мира
или Реальности, живущей там и хранимой:
Они лишь знали, что мог взять и построить Ум
Из обширного запаса Суперразума тайного.
Тьма под ними, Пустота светлая свыше,
Неуверенные, они жили в поднимающемся великом Пространстве;
Мистериями объясняли они Мистерию,
Загадочным ответом встречали загадку вещей.
По мере того, как он двигался в этом эфире сомнительной жизни,
Он сам для себя стал скоро загадкой;
Как символы он видел все и их искал смысл.

     Через прыгающие родники рождения и смерти
И над переменчивыми границами изменения души
Охотник на пути созидательном духа,
Он шел по жизни прекрасным и могучим следам,
Преследуя ее запечатанный грозный восторг
В нескончаемой авантюре опасной.
Сперва никакой цели в тех широких шагах не было видно:
Он видел лишь обширный источник всех вещей здесь,
Глядящий в сторону источника более широкого в запредельное.
Ибо по мере того, как она удалялась от земных линий,
Более напряженная тяга ощущалась из Неизвестного,
Более высокий контекст освобождающей мысли
Влек ее к обнаружению и чуду;
Туда пришло большее освобождение от пустяковых забот,
Желания и надежды образ более могучий,
Более широкая формула, более великая сцена.
Она постоянно кружилась, приближаясь к какому-то далекому Свету:
Ее следы пока еще больше скрывали, чем обнаруживали;
Но, привязанные к каким-то конкретным воле и зрению,
Они свой смысл в радости использования утрачивали,
До тех пор, пока не обнажился их смысл бесконечный, они оставались
Шифром, мерцающим нереальным значением.
Вооруженная магическим часто используемым луком,
Она метила в цель, что оставалась невидимой
И всегда считалась далекой, всегда будучи близкой.
Как тот, кто пишет освещенные буквы,
Указатель к неразборчивому магическому тексту,
Он разглядывал ее запутанные судьбоносные намерения тонкие
И сокрытую трудную теорему ее ключей,
Прослеживал в чудовищных песках пустынного Времени
Нить начал ее работ титанических,
Наблюдал за ее шарадой действий в ожидании намека какого-то,
Читал отрицательные жесты ее силуэтов,
И старался ухватить в их нагруженном дрейфе
Танец-фантазию ее последовательностей,
Убегающих в мистерию ритмичную,
Мелькание ног, мчащихся по бегущей земле.
В лабиринте-образчике ее мыслей и чаяний,
По окольным дорожкам ее сокровенных желаний,
В сложных углах, переполненных ее грезами,
И кругах, пересекаемых интригой не относящихся к делу окружностей,
Скиталиц, блуждающий среди сцен мимолетных,
Он потерял мистерии той знаки и преследовал любое предположение малое.
Он постоянно встречал ключевые слова, что своего не знали ключа.
Солнце, что слепило свой собственный видящий глаз,
Сверкающий капюшон светлой загадки,
Освещал плотный пурпурный барьер неба мысли:
Смутный огромный транс показывал ночи ее звезды.
Словно сидя близко к бреши окна,
Он читал сверканием молнии в переполненной вспышке
Главы ее метафизического романса
Поиска утраченной Реальности душою
И ее беллетристику, на достоверном факте духа написанную,
Ее капризы, ее причудливые образы и значения спрятанные,
Ее стремительные неуловимые причуды и повороты мистические.
Эти пышные одеяния ее тайны,
Что скрывают своими складками ее тело от зрения,
Странные многозначительные формы, вытканные на ее платье,
Ее полные значения очертания душ вещей
Видел он, ее фальшивые прозрачности оттенка мысли,
Ее богатые парчи с вышитыми фантазиями
И меняющиеся маски и кружева маскировки.
Тысяча ставящих в тупик ликов Истины
На него из ее форм незнакомыми глазами глядели
И неузнаваемые рты бессловесные
Говорили с лиц фигур ее маскарада,
Или из пышности непонятной проглядывало
Тонкое великолепие ее драпировок.
Во внезапных мерцаниях Неведомого
Невыразимые звуки становились правдивыми,
Идеи, что казались бессмысленными, сверкали истиной;
Голоса, что приходили из незримых ждущих миров,
Провозглашали слоги Непроявленного,
Чтобы облечь тело мистичного Слова,
И колдовские диаграммы Закона оккультного
Ставили печать некой нечитаемой точной гармонии,
Или использовали оттенок и фигуру, чтобы воссоздать
Геральдический герб вещей тайных Времени.
В ее пущах зеленых и глубинах таящихся,
В ее чащах Радости, где опасность обнимает восторг,
Он замечал ее певцов надежд скрытые крылья,
Проблеск голубого, зеленого и алого пламени.
На ее потаенных дорожках, окаймляющих ее случайные поля-дороги,
И в поющих ею ручьях и спокойных озерах
Он находил румянец ее золотых плодов блаженства
И красоту ее цветов грезы и думы.
Словно чудо изменения сердца радостью
Он наблюдал в сиянии ее солнц алхимическом
Темно-красную вспышку одного цветущего раз в сто лет цветка
На дереве жертвоприношения духовной любви.
В сонном восторге ее полдней он видел
Повторяющийся в часах нескончаемо
Мысли танец стрекозий на мистерии потоке,
Что мчался, но никогда не измерял своего журчания скорость,
И слышал смех ее розы желаний,
Бегущий, словно чтобы спастись от страстно протянутых рук,
Звеня сладко колокольчиками ножных браслетов фантазии.
Живя посреди символов ее силы оккультной,
Он двигался и чувствовал их как близкие реальные формы:
В той жизни более конкретные, чем жизни людей,
Стучал пульс скрытой реальности:
Воплощенным там было то, что мы только мыслим и чувствуем,
Самообрамлено то, что здесь принимает заимствованные внешние формы.
Друг Тишины на ее суровых высотах,
Ее уединенностью могучим допущенный,
Он стоял с нею на медитирующих пиках,
Где жизнь и бытие были таинством,
Предлагаемым запредельной Реальности,
И видел ее, выпускающую в бесконечность
Ее хохлатых орлов значения глубокого,
Посланцев Мысли к Немыслимому.
Идентифицированный в видении души и чувстве душевном,
Входящий в ее глубины как в дом,
Он становился всем, чем она была или быть стремилась,
Он думал ее мыслями и шагами ее путешествовал,
Жил ее дыханием и все ее глазами рассматривал,
Чтоб суметь секрет ее души изучить.
Свидетель, сценой своей покоренный,
Он восхищался ее великолепным фасадом игры и пышности
И чудес ее деликатного искусства богатого,
И трепетал на ее крика настойчивость;
Охваченный страстью, он ощущал колдовства ее мощи,
Чувствовал положенную на него ее твердую мистичную волю,
Ее руки, что месили судьбу в своем неистовом сжатии,
Ее касание, что движет, ее силы, что овладевают и правят.
Но это тоже он видел, ее душу, что рыдала внутри,
Ее тщетные поиски, что хватали бегущую правду,
Ее надежды, чей мрачный взгляд берет в супруги отчаяние,
Страсть, что владела ее томящимися членами,
Ее тоскующих грудей восторг и волнение,
Ее ум, что тяжко трудится, неудовлетворенный своими плодами,
Ее сердце, что единственного захватить не может Возлюбленного.
Он все время встречал завуалированную и ищущую Силу,
Сосланную Богиню, строящую небеса подражательные,
Сфинкса, чьи глаза смотрели вверх на скрытое Солнце.

     Постоянно он чувствовал близко дух в ее формах:
Его страстное присутствие природы ее было силой;
Он единственный реален во внешних вещах,
Даже на земле дух есть ключ к жизни,
Но ее твердые наружности не носили нигде его след.
Его штамп на ее действиях обнаружен не мог быть.
Пафос утраченных высот его есть призыв.
Лишь иногда улавливается тенистая линия,
Что выглядит завуалированной реальности намеком.
Жизнь смотрела на него неясными очертаниями путанными,
Предлагая картину, которую глаза сохранить не могут,
Историю, там еще не написанную.
Словно во фрагментарном намерении полуутраченном
Значения жизни бежали от преследующего глаза.
Лик жизни прятал жизни реальную самость от зрения;
Тайный смысл жизни записан внутри, свыше.
Мысль, что ей дает смысл, живет далеко в запредельном;
Ее не видно в ее полузавершенном проекте.
Мы тщетно надеемся прочитать в тупик ставящие знаки
Или найти слово шарады наполовину разгаданной.
Только в той более великой жизни загадочная мысль
Обнаруживается, на нее намекает некое интерпретирующее слово,
Что делает земной миф понятной историей.
Что-то, наконец, было видно, что истиной выглядело.
В полуосвещенном воздухе мистерии опасной
Глаз, что глядит на половину темную истины,
Различил образ среди живого пятна,
И, всматриваясь сквозь туман тонких оттенков,
Полуслепое скованное божество он увидел,
Сбитое с толку миром, в котором оно двигалось,
Но осознающее некий свет, побуждающий его душу.
Привлеченный к странным далеким мерцаниям,
Ведомый игрою на флейте Игрока отдаленного,
Тот бог искал свой путь среди смеха и зова жизни
И указующего хаоса ее мириада шагов
К глубокой тотальной бесконечности некой.
Вокруг толпился лес ее знаков:
Наугад он читал прыжками-стрелами Мысли,
Что попадают в цель предположением или светлой случайностью,
Ее изменчивые цветные дорожные огни идеи
И ее сигналы неопределенного события быстрого,
Иероглифы ее пышных символических зрелищ
И ее межевые отметки в путях запутанных Времени.
В ее лабиринтах приближения и отступления
К каждой стороне она притягивает его и отталкивает,
Но притянутое слишком близко из его объятий бежит;
Всеми дорогами она ведет его, но ни одна не верна.
Заманиваемый многоголосым чудом ее песнопения,
Влекомый чародейством ее настроений
И движимый ее случайным касанием к горю и радости,
Он теряет себя в ней, но ее не выигрывает.
Ускользающий парадиз ему из ее глаз улыбается:
Он грезит о ее красоте, ставшей вовеки его,
Он мечтает о том, что ее члены будут терпеть его власть,
О магии ее грудей блаженства он грезит.
В ее освещенном почерке, ее причудливом
Переводе чистого оригинального текста Бога,
Он думает прочитать Писание Чудесное,
Иератический² ключ к неведомым счастьям.
Но Слово Жизни в ее почерке скрыто,
Песнь Жизни утратила свою ноту божественную.
Невидимый, пленник в доме звука,
Дух, потерянный в великолепии грезы,
Прислушивается к оде тысячеголосой иллюзии.
Деликатная ткань колдовства крадет сердце
Или феерическая магия раскрашивает ее тона и оттенки,
Но, все же, они будят мимолетной милости трепет;
Блуждающий марш, что чеканится скитающимся Временем,
Они зовут к краткому неудовлетворенному восторгу
Или в радостях ума и чувства барахтаются,
Но светлый ответ души упускают.
Пульс слепой сердца, что через слезы достигает радость,
Стремление к пикам, никогда недостигнутым,
Неосуществленного желания экстаз
Отмечали следами последние идущие в небо восхождения ее голоса.
Трансмутированы воспоминания страдания прошлого
В сладкий убегающий след старой печали:
Ее слезы превращены в драгоценные камни боли алмазной,
Ее горе – в венец магический песни.
Кратки ее мгновения счастья,
Что касаются поверхности, затем бегут или умирают:
Утраченные воспоминания отзываются эхом в ее глубинах,
Бессмертная страсть – ее, завуалированной самости зов;
Пленник в мире ограниченном смертного,
Дух, терзаемый рыданиями жизни в ее груди;
Лелеемое страдание есть ее крик глубочайший.
Скиталец по безнадежным маршрутам,
По дорогам звука сорванный голос
Покинутый кричит блаженству забытому.
Блуждающий в отдающих эхом пещерах Желания,
Он ведет фантомов надежд умерших души
И хранит живым голос вещей преходящих
Или медлит на сладких блуждающих нотах,
В сердце боли охотясь на удовольствие.
Судьбоносная рука коснулась космических струн
И вторжение тревожного усилия
Накрывает внутренней музыки спрятанный ключ,
Что ведет поверхностные каденции, неслышимый.
Все же, это – радость жить и творить
И радость любить и трудиться, несмотря ни на какие падения,
Радость искать, хотя все, что мы находим, обманывает,
И все, на что мы опираемся, предает наше доверие;
Все же, что то в ее глубинах страдания стоило,
Страстная память, посещаемая огнем экстаза.
Даже горе было радостью, под его корнями сокрытой:
Ибо ничего не тщетно полностью, что сделал Один:
В наших потерпевших поражение сердцах сила Бога выживает
И звезда победы еще освещает нашу дорогу отчаянную;
Наша смерть сделана проходом к новым мирам.
Это дает музыке Жизни ее подъем гимна.
Всему она сообщает своего голоса славу;
Восторги небес шепчут ее сердцу и проходят,
Скоротечные томления земли кричат с ее губ и увядают.
Один Богом данный гимн ее искусство спасает,
Что пришел с ней из ее духовного дома,
Но остановился на полпути и ослаб, безмолвное слово
Бодрствующее в некой глубокой паузе ждущих миров,
Журчание, повисшее в тишине вечности:
Но никакого дуновения не приходит от мира³ небесного:
Пышная интерлюдия слухом владеет,
И сердце слушает, и душа соглашается;
Исчезающую музыку она повторяет,
Расточая на быстротечного Времени вечность.
Тремоло голосов часа
Рассеяно заслоняет высоко задуманную тему,
Которую самовоплощенный дух пришел играть
На обширных клавикордах Силы Природы.
Лишь шепот могучий здесь и там
Вечного Слова, блаженного Голоса
Или Красоты касания, трансфигурирующего сердце и чувство,
Блуждающее великолепие и мистический крик,
Призывают вернуться силу и сладость, которых больше не слышно.

     Здесь брешь, здесь останавливается сила жизни иль тонет;
Эта нехватка обедняет искусство волшебника:
Эта недостаточность заставляет все казаться тонким и голым.
Полувзгляд рисует горизонт ее действий:
Ее глубины помнят, что она пришла сделать,
Но забыл ум и ошибается сердце:
В бесконечных линиях Природы потерян Бог.
Суммировать в знании всезнание,
Воздвигнуть Всемогущего в деятельности,
Создать ее Творца здесь ее сердца было самонадеянностью,
Наводнить космическую сцену совершенным Богом.
Трудясь, чтобы еще далекий Абсолют трансформировать
Во всеосуществляющее богоявление,
В провозглашение Несказанного,
Она приносит сюда славу Абсолютного силы,
Меняет баланс в ритмичном взмахе творения,
С небом покоя венчает море блаженства.
Огонь, чтобы звать вечность во Время,
Делать радость тела такой же живой, как и радость души,
Землю она к соседству с небом поднимает,
Трудится, чтобы жизнь приравнять ко Всевышнему
И согласовать Пучину и Вечного.
Ее прагматизм трансцендентальной Истины
Наполняет тишину голосами богов,
Но в крике один Голос теряется.
Ибо видение Природы за пределы ее действий взбирается.
Жизнь богов в небесах она видит свыше,
Полубог, из обезьяны встающий,
Есть все, что она может в нашем смертном элементе.
Здесь полубог, полутитан ее вершиной являются:
Эта более великая жизнь колеблется между землею и небом.
Мучительный парадокс ее грезы преследует:
Ее энергия в капюшоне заставляет неведающий мир
Искать Радость, которую ее собственная сильная хватка отбросила:
В ее объятиях к своему источнику этот мир повернуться не может.
Ее сила огромна, бесконечна ее действия дорога широкая,
Заблудился его смысл и утерялся.
Хотя она несет в своей тайной груди
Закон и путешествующий изгиб всех рожденных вещей,
Ее знание частичным кажется, ее цель – маленькой;
По почве стремления ее роскошные часы ступают.
Свинцовое Незнание отягощает крылья Мысли,
Ее сила угнетает существо своими нарядами,
Ее действия в тюрьму его бессмертный взгляд заточают.
Чувство ограниченности часто владения ее посещает
И нигде не гарантировано довольство и мир:
Ибо всей глубине и красоте ее работы
Не достает мудрости, что дух свободным делает.
Старое и поблекшее очарование имеет сейчас ее лик
И от него кутает ее быстрое и странное знание;
Его широкая душа просила более глубокой радости, чем ее.
Из ее затейливых линий он искал бегства;
Но ворот ни из рога, ни из слоновой кости
Не нашел он, ни задней дверцы духовного зрения,
Там не было выхода из этого подобного грезе пространства.
Наше существо должно двигаться вечно во Времени;
Смерть не помогает нам, тщетна на прекращение надежда;
Тайная Воля продолжаться нас принуждает.
Нашей жизни отдохновение лежит в Бесконечности;
Она не может закончиться, ее концом является всевышняя Жизнь.
Смерть есть проход, не цель нашей прогулки:
Какой-то древний глубокий импульс продолжает трудится:
Наши души влекомы словно скрытою сворой,
Несомы от рождения к рождению, от мира к миру,
Наши действия продолжают после спадания тела
Старое нескончаемое путешествие без перерыва.
Ни один тихий пик не обнаруживается там, где отдохнуть может Время.
Это был магический поток, что не достигал моря.
Как бы далеко он ни шел, куда бы ни поворачивал,
Колесо работ бежало за ним и обгоняло;
Всегда оставалась задача последующая, чтобы ее делать.
Удар действия и крик поиска
В том беспокойном мире постоянно росли;
Занятой ропот наполнял сердце Времени.
Все было изобретением и беспрестанным движением.
Сотни дорог жить пробовались тщетно:
Тождественность, что принимает тысячу форм,
Старалась бежать от свой монотонности долгой
И сделать новые вещи, что вскоре оказывались подобными прежним.
Курьезные декорации манили глаз
И ценности новеллы полировали древние темы,
Чтобы обмануть ум перемены идеей.
Другая картинка, которая была все той же при этом,
Появлялась на смутном космическом фоне.
Лишь иной лабиринтоподобный дом
Творений и их дел и событий,
Город интенсивного движения связанных душ,
Рынок творения и ее товаров,
Предлагался трудящемуся сердцу и разуму.
Кругом, кончающимся там, где впервые он начался,
Является обрубленный идущий вперед вечный марш
Прогресса по неизвестному пути совершенства.
Каждая финальная схема ведет к плану дальнейшему.
Однако каждое новое отправление казалось последним,
Вдохновленным евангелием, последним пиком теории,
Прокламирующей панацею ото всех горестей Времени
Или несущею мысль в ее окончательного зенита полете
И возвещающей открытие высшее;
Каждая краткая идея, структура непрочная,
Публикует бессмертность своего правила,
Свое требование быть совершенной формой вещей,
Последний конспект Истины, золотую вершину Времени.
Но ничего бесконечной ценности достигнуто не было:
Мир, всегда создаваемый заново, никогда не завершаемый,
Постоянно громоздил половинчатые попытки на попытки утраченные
И смотрел на фрагменты как на вечное Целое.
В бесцельность вздымающаяся тотальность вещей сделанных,
Существование казалось напрасной неизбежности актом,
Борьбою противоположностей вечных
В антагонизма тесно сплетенных объятиях,
Игрою без развязки или идеи,
Голодным маршем жизней без цели,
Или, написанной на доске голой Пространства,
Бесполезной и повторяющейся суммою душ,
Надеждою падающей, светом, что никогда не сияет,
Трудом незаконченной Силы,
Привязанной к своим действиям в вечности смутной.
Там не было конца или ничто еще не могло быть увидено:
Хотя побежденная, жизнь должна продолжать делать усилия;
Она всегда видит корону, которую не может схватить;
Ее глаза фиксированы на том, что за пределами ее состояния падшего.
Еще дрожит в ее и нашей груди
Слава, что когда-то была и которой нет больше,
Или к нам из некоего неосуществленного запредельного взывает
Величие, запинающимся миром еще не достигнутое.
В памяти позади нашего смертного чувства
Греза упорствует более просторного и счастливого воздуха,
Веющего вокруг свободных сердец радости и любви,
Забытого нами, бессмертного в утраченном Времени.
Призрак блаженства преследует ее часто посещаемые глубины;
Ибо она еще помнит, хотя сейчас так далека,
Свое царство золотого покоя и желания довольного
И красоту и силу, и счастье, что были ее
В сладости ее парадиза пылающего,
В ее царстве экстаза бессмертного
На полпути между Пучиной и тишиной Бога.
Это знание в наших скрытых частях мы храним;
Пробудившиеся к некой смутной мистерии призыву,
Мы встречаем незримую Реальность глубокую,
Куда более истинную, чем мировой лик нынешней истины:
Нас преследует самость, которую мы сейчас не можем вернуть,
И движимы Духом, которым мы должны еще стать.
Как тот, кто своей души царство утратил,
Мы оглядываемся на некую божественную фазу рождения нашего,
Иную, чем это несовершенное творение здесь,
И еще надеемся в этом или более божественном мире
Вернуть от терпеливой стражи Небес
То, что из-за забывчивости нашего разума мы упускаем,
Нашего существа счастье естественное,
Нашего сердца восторг, который мы обменяли на горе,
Трепет тела, который мы за простую боль отдали,
Блаженство, к которому наша смертная природа стремится,
Как смутный мотылек стремится к Свету сияющему.
Наша жизнь – это марш к победе, никогда не достигнутой.
Эта волна бытия, по восторгу томящаяся,
Эта пылкая суматоха неудовлетворенных сил,
Эти длинные далекие шеренги вперед устремленных надежд
Поднимают боготворящие глаза к голубой Пустоте, называемой небом,
Глядящие в поисках золотой Руки, что не приходила ни разу,
Прибытия, которого все творение ждет,
Прекрасного лика Вечного,
Что покажется на дорогах Времени.
Все же, до сих пор мы себе говорим, оживляя веру:
"О, несомненно, однажды он придет на наш крик,
Однажды он сотворит нашу жизнь заново
И произнесет магическую формулу мира⁴
И принесет совершенство в схему вещей.
Однажды он низойдет в жизнь и смерть,
Покидая тайну вечных дверей,
В мир, который о помощи взывает к нему,
И принесет истину, что дух свободным сделает,
Радость, что есть крещение души,
Силу, что есть простертые руки Любви.
Однажды он поднимет ужасную вуаль своей красоты,
Навяжет восторг сердцу мира бьющемуся
И обнажит свое тайное тело блаженства и света."
Но сейчас мы бьемся достичь неведомой цели:
Нет здесь конца рождению и поиску,
Здесь нет конца умиранию и возвращению;
Жизнь, что достигает своей цели, просит целей более великих,
Жизнь, что не достигла и умерла, должна жить снова;
Пока она не найдет себя, она прекратиться не может.
Все должно быть сделано, ради чего жизнь и смерть были сделаны.
Но кто скажет, что даже после этого отдых наступит?
Или там отдых и действие являются тем же
В глубокой груди всевышнего восторга Бога.
В высоком состоянии, где нет больше неведения,
Каждый момент есть волна блаженства и мира,
Отдых – Бога созидательная неподвижная сила,
Деятельность – рябь в Бесконечном,
И рождение – Вечности жест.
Солнце трансфигурации еще может сиять
И Ночь может обнажить свое ядро мистического света;
Самоаннулирующийся, несущий самому себе страдания парадокс
Может в самосветящуюся мистерию превратиться,
Путаница – в полное радости чудо.
Тогда Бог может быть видим здесь, здесь принять форму;
Идентичность духа обнажена будет;
Жизнь откроет свой бессмертный истинный лик.
Но сейчас безграничный труд ее есть удел:
В его повторяющейся десятичной событий
Рождение и смерть являются непрестанного повторения точками;
Старым знаком вопроса, стоящим в конце каждой страницы законченной,
В каждом томе ее усилия истории.
Хромое Да через эпохи все еще путешествует,
Сопровождаемое вечным Нет.
Все выглядит тщетным, однако игра нескончаема.
Бесстрастное вечно кружащее Колесо поворачивается,
Жизнь не имеет исхода, не приносит смерть избавления.
Свой пленник, живет существо
И хранит свое бессмертие тщетное;
Угасание отвергается, его единственный способ побега.
Ошибка богов сделала мир.
Или равнодушный Вечный смотрит на Время.

Конец песни шестой

¹ Peace – покой, мир

Назад

² Разновидность древнегреческого письма, возникшая на основе иероглифов

Назад

³ Peace – покой, мир, умиротворение

Назад

⁴ Peace – покой, мир, умиротворение

Назад