Шри Ауробиндо

САВИТРИ

Символ и легенда

Часть 1. Книга 2. Книга путешественника миров

Песнь восьмая
Мир Фальши, Мать Зла и Сыны Тьмы

Затем спрятанное сердце Ночи он смог увидеть:
Труд его бессознательности полной
Явил свою ужасную Пустоту бесконечную.
Бездушная незаполненная Бесконечность была там;
Природа, что отрицала вечную Истину
В тщетной хвастливой свободе своей мысли,
Надеялась отменить Бога и одной царствовать.
Там не было ни суверенного Гостя, ни Света свидетельствующего;
Без чьей-либо помощи она будет творить свой собственный унылый мир.
Ее большие слепые глаза выглядывали на демонические действия,
Ее глухие уши слушали неправду, которую ее немые уста говорили;
Ее огромная сбивающая фантазия приняла обширные формы,
Ее бездумная чувственность дрожала в жестоких тщеславиях;
Порождающие принцип жизни животный
Зло и боль породили душу чудовищную.
Бесформенных глубин поднялись Вожди,
Великие существа Титанические и демонические силы,
Мировые эго, терзаемые вожделением, мыслью и волей,
Широкие разумы и жизни без духа внутри:
Нетерпеливые архитекторы дома ошибки,
Лидеры космического неведения и беспокойства
И спонсоры горя и смертности
Воплощали темные Идеи Пучины.
Тенистая субстанция пришла в пустоту,
Смутные формы рождены были в немыслящей Пустоши
И вихри встретились и Пространство враждебное сделали,
В черных складках которого Существо представило Ад.
Его глаза, мрак трехслойный пронзая,
Отождествляли свое зрение со слепым взглядом тьмы:
Привыкнув к неестественной тьме, они видели
Нереальность, реальною сделанную, и сознательную Ночь.
Неистовый, жестокий и грозный мир,
Древнее лоно огромных пагубных грез,
Извивался как личинка в смутной неясности,
Что хранит ее от остриев стрел звезд Неба.
Это ворота фальшивого Бесконечного были,
Абсолютов гибельных вечность,
Необъятное отрицание духовных вещей.
Все, некогда в сфере духа самосветящееся,
Превратилось сейчас в свои собственные противоположности темные:
Бытие в плоскую пустоту коллапсировало,
Что была, однако, родителем миров нулевым;
Бессознательность, заглатывающая космический Разум,
Продуцировала вселенную из своего летального сна;
Блаженство, впавшее в черную кому, бесчувственное,
Свернулось обратно в себя, и Радость вечная Бога
В фальшивой мучительной фигуре страдания и горя
Была еще на кресте печально прибита,
Утвержденном в почве немого бесчувственного мира,
Где рождение было болью, а смерть – агонией,
Чтобы все вскоре тоже превратилось снова в блаженство.
Мысль села, жрица Порочности,
На свою черную треногу триединой Змеи,
Противоположными знаками вечный почерк читающая,
Колдунья, перевертывающая Бого-каркас жизни.
В темнеющих боковых приделах со злыми глазами вместо ламп
И фатальными поющими из апсид голосами,
В странных инфернальных неясных базиликах,
Гулко звучащих магией нечестивого Слова,
Зловещая глубокая Инициация
Вершила ритуал своих Мистерий.
Там страдание было Природы повседневною пищей,
Манящей к мучимому сердцу и плоти,
И была восторга формулой пытка,
Боль пародировала небесный экстаз.
Там Добро, вероломный садовник Бога,
Поливало добродетелью анчар мира
И, внимательное к внешнему слову и действию,
Прививало его лицемерные цветения к прирожденному злу.
Все высокие вещи служили их противоположности низкой:
Формы Богов поддерживали демона культ;
Лик Небес стал маской и силком Ада.
Там в сердце феномена тщетного,
В корчащемся ядре огромной деятельности,
Он увидел Форму, безграничную и неясную,
На Смерти сидящую, что всех рожденных глотает.
Холодное застывшее лицо с ужасными глазами бездвижными,
Ее страшный трезубец в ее тенистой руке
Вытянут, которым она пронзала одною судьбой все создания.

     Когда ничего, кроме Материи без души, не было
И пустота, лишенная духа, была сердцем Времени,
Тогда Жизнь впервые коснулась Пучины бесчувственной;
Пробуждая абсолютную Пустоту к надежде и горю,
Ее бледный луч ударил Ночь неизмеренную,
В которой от своего собственного зрения Бог прятал себя.
Во всех вещах она искала их мистичной дремлющей истины,
Несказанного Слова, что воодушевляет бессознательные формы;
Она шарила в его глубинах в поисках Закона незримого,
Нащупывала в смутном подсознании его ум
И старалась найти способ, чтобы дух был.
Но из Ночи другой ответ приходил.
Семя было в ту нижнюю матрицу брошено,
Немая неапробированная шелуха извращенной истины,
Ядро бесчувственной бесконечности.
Чудовищное рождение подготовило свою форму космическую
В титаническом эмбрионе Природы, Неведении.
Затем в фатальный и огромной важности час
Нечто, что выпрыгнуло из сна Несознания полного,
Неохотно рожденное немой Пустотой,
Подняло на фоне звезд свою зловещую голову;
Затемняя землю отбрасываемой тенью своего огромного тела Рока,
Оно захолодило небеса угрозой лица.
Безымянная Сила, тенистая Воля поднялась,
Необъятная и чуждая нашей вселенной.
В непостижимом Намерении, которое никто не может измерить,
Обширное Небытие облачило себя формой,
Безграничное Незнание глубин бессознательных
Покрыло вечность ничем.
Ищущий Разум сменил видящую Душу:
Жизнь превращалась в огромную и голодную смерть,
Блаженство Духа сменилось космической болью.
Гарантируя самосокрытый нейтралитет Бога,
Могучая оппозиция победила Пространство.
Суверен, правящий фальшью, смертью и горем,
Оно давило своей жестокой гегемонией на землю;
Нарушая гармонию изначального стиля
Архитектуры проекта ее судьбы,
Оно фальсифицировало первоначальную Волю космическую
И привязывало к борьбе и страшным превратностям
Долгий медленный процесс терпеливой Силы.
Насаждая ошибку в вещей веществе,
Из всемудрого Закона оно Неведение делало;
Оно расстраивало безошибочное касание скрытого чувства жизни,
Держало немым интуитивного гида во сне Материи,
Насекомого и животного инстинкт деформировало,
Мыслерожденную человечность человека обезображивало.
Тень через простой падала Луч;
Затемнен был свет Истины в пещеристом сердце,
Что горел незамеченный в тайнике алтаря
За покрова тихого тайной,
Сопровождающей Божество раки.
Так ужасная антагонистическая Энергия была рождена,
Которая имитирует вечной Матери могучую форму
И передразнивает ее светлую бесконечность
Серым искривленным силуэтом в Ночи.
Арестовывая страсть души поднимающейся,
Она навязывала жизни медленный и запинающийся шаг;
Ее руки отклоняющая и задерживающая масса
Положена на мистической эволюции изгиб:
Извилиста линия ее обманывающего разума,
Которой Боги не видят и [которую изменить] человек бессилен;
Подавляя Божественную искру в душе,
Она заставляет человека падать обратно к зверю.
Однако в своем грозном инстинктивном уме
Она чувствует, Один растет в сердце Времени,
И видит, Бессмертный сияет сквозь смертную форму.
Забеспокоившись о своем правлении и полная страха и ярости,
Она рыщет вокруг каждого света, что проблескивает сквозь темноту,
Бросая свой луч из одинокого тента духа,
Надеясь войти яростной и скрытной походкой
И в колыбели убить Ребенка божественного.
Неисчислимы ее уловки и силы;
Ее касание есть очарование и смерть;
Она убивает свою жертву восторгом жертвы собственным;
Даже Бога она делает крючком, чтоб тащить к Аду.
Мир бежит к своей агонии из-за нее.
Часто паломник на дороге Вечного,
Плохо освещаемой из облаков бледной луною Ума,
Или одиноко блуждающий по окольным дорогам,
Или потерянный в пустыне, где ни одной тропинки не видно,
Падает, ее львиным прыжком пересиленный,
Побежденный пленник под ее ужасными лапами.
Опьяненный жгучим дыханием
И влюбляясь все больше в уничтожающий рот,
Когда-то компаньон священного Пламени,
Смертный гибнет для Бога и Света,
Враждебность правит сердцем и мозгом,
Природа, враждебная Силе Матери.
Самость жизни уступает свои инструменты
Титаническим и демоническим агентам,
Что возвеличивают земную природу и искажают:
Член пятой колонны, капюшоном укрытый,- ныне гид мысли;
Его тонкий пораженческий ропот убивает веру,
И, поселившееся в груди или нашептываемое извне,
Обманывающее вдохновение, падшее и темное,
Новым порядком подменяет божественный.
Тишина опускается на выси духа,
Из завуалированного святилища Бог отступает,
Пустота и холод остаются палатой Невесты;
Золотой Нимб ныне больше не виден,
Больше белый духовный луч не горит
И смолкает тайный Голос навеки.
Затем Ангелом Башни Дозорной
Имя из регистрационной книги вычеркивается;
Пламя, что в Небесах пело, погасло и немо;
В руинах кончается эпос души.
Это – трагедия внутренней смерти,
Когда божественный элемент конфискован
И лишь разум и тело живут, чтобы умереть.

     Ибо ужасных агентов Дух допускает
И есть тонкие и огромные Силы,
Что защищают себя покровом Неведения.
Отпрыски бездн, агенты тенистой Силы,
Свет ненавидящие, нетерпимые к миру¹,
Кривляющиеся, изображая перед мыслью сияющего Друга и Гида,
Противостоящие в сердце вечной Воле,
Они вуалируют поднимающего Оркестранта оккультного.
Его мудрости прорицания нашими оковами делают;
Двери Бога они замкнули ключами кредо
И заперли его неустанную Милость Законом.
Свои почтовые станции они вдоль всех маршрутов Природы наставили
И перехватывают караваны Света;
Где бы ни действовал Бог, они вмешиваются.
Ярмо на смутное сердце мира положено;
Замаскированы его удары от Блаженства небесного,
И тесные периферии блестящего Разума
Огня небес прекрасные входы блокируют.
Всегда темные Авантюристы, похоже, выигрывают;
Природу они наполняют зла институтами,
Превращают в поражения победы Истины,
Вечные законы провозглашают обманами,
И утяжеляют игральные кости Рока колдовской ложью;
Места поклонения мира они оккупировали, троны его узурпировали.
Над уменьшающимися шансами Богов надсмехаясь,
Они как свое завоеванное поместье творение требуют
И коронуют себя железными Лордами Времени.
Адепты иллюзии и маски,
Ремесленники падения и боли Природы,
Они свои алтари триумфальной Ночи возводят
В глиняном храме земной жизни.
В свободных участках священного Пламени,
Перед экраном за алтарем в обряде мистическом,
Встречая смутный покров, за который никто не может проникнуть,
Произносит нараспев свой торжественный гимн жрец, митру носящий,
Призывающий их страшное присутствие в свою грудь.
Наделяя их жутким Именем,
Он распевает слоги магического текста
И вызывает незримого общения акт,
Пока между ладаном и невнятно произносимой молитвой
Всякое свирепое бедствие, которое мучает мир,
Не смешается в пенящийся шанс человеческого сердца
И прольется на них как святое вино.
Принимая божественные имена, они ведут и правят.
Оппоненты Высшего, они пришли
Из их мира бездушной мысли и силы,
Чтобы служить враждою космической схеме.
Ночь – их убежище и стратегическая база.
Против меча Пламени, светлого Глаза,
Защищенные бастионом, они живут в массивных фортах мрака,
Спокойные и уверенные в потаенности бессолнечной:
Ни один странствующий луч Небес туда не может войти.
Покрытые бронею, защищенные своими летальными масками,
Как в студии творческой Смерти,
Гигантские сыновья Тьмы сидят и планируют
Драму земли, их подмостки трагические.
Всякий, кто хочет поднять падший мир, должен прийти
Под арки их силы опасные;
Ибо даже лучистых детей богов
Затемнять есть их привилегия и ужасное право.
Никто не может достигнуть небес, кто не прошел через ад.

     Это тоже путешественник миров должен посметь.
В споре незапамятной дуэли Боец,
Он вошел в немую Ночь, надежды лишающую,
Бросая вызов тьме своей светлой душой.
Тревожа своими шагами преддверия мрак,
Он вошел в жестокое и печальное царство,
Населенное душами, которые никогда не вкушали блаженства;
Невежественные, как люди, слепыми рожденные, что света не знают,
Они могли приравнивать к высшему добру наихудшее зло,
Добродетель была лицом греха в их глазах,
А зло и нищета их состоянием были естественным.
Ужасной администрации уголовный кодекс,
Делающий горе и боль общим законом,
Утверждающий декреты всеобщей безрадостности,
Изменил жизнь в стоическое таинство
И в ежедневный фестиваль – пытку.
Был принят закон для повергания наказанию счастья;
Смех и радость были объявлены как смертные грехи вне закона:
Вопрошающий разум был поставлен как благоразумное удовлетворение,
Тупого сердца немая апатия – как мир:
Сна не было там, оцепенение было единственным отдыхом,
Смерть приходила, но передышки или конца не давала;
Душа постоянно жить продолжала и все больше страдала.
Все глубже он исследовал то царство боли;
Вокруг него рос ужас мира
Агонии, за которой следовала агония худшая,
А в ужасе жила злая великая радость,
Довольная своей собственной бедою и бедою других.
Там мысль и жизнь были наказанием долгим,
Дыхание – бременем, любая надежда – бичом,
Тело – полем пытки, дискомфорта обилием;
Отдых был ожиданием между болью и болью.
Это был закон вещей, который никто и не мечтал изменить:
Тяжелое мрачное сердце, строгий неулыбчивый разум
Отвергали счастье как пресыщающую сладость;
Спокойствие было тоскою и скукой:
Только страданием жизнь полнилась красками;
Она нуждалась в специях боли, в соли слез.
Если кто-то мог перестать быть, все было прекрасно;
Иначе только свирепые чувства некий вкус придавали:
Бешенство ревности, сжигающее сердце терзаемое,
Укус убийственной злобы, вожделения, ненависти,
Шепот, что манит в яму, и удар вероломства
Украшали живыми точками тупые часы боли.
Наблюдать драму несчастья,
Корчи созданий под бороной рока,
Трагический взгляд горя в ночь
И ужас, и сердце стучащее страха
Было ингредиентами в тяжелой чаше Времени,
Что нравились и помогали наслаждаться ее горьким вкусом.
Из такого жестокого вещества был сделан долгий ад жизни:
Там были паутины темного паука нити,
В которые могла попасться душа, трепещущая и восхищенная:
Это была религия, это правилом было Природы.
В беззакония жестокой часовне,
Чтоб поклоняться черному безжалостному образу Силы,
На коленях нужно было пересечь каменные дворы твердосердечные,
Тротуар, злой судьбы полу подобный.
Каждый камень был острым лезвием безжалостной силы,
Склеенный застывшей кровью из мучимых грудей;
Сухие сучковатые деревья, как умирающие люди, вставали,
Коченеющие в позах агонии,
И из каждого окна внимательно наблюдал зловещий священник,
Поющий Te Deus за венчающую милость резни,
Испепеленные города, взорванные людские дома,
Скорченные сожженные тела, бойню бомбежки.
"Наши враги пали, пали", пели они,
"Все, кто когда-то мешал нашей воле, мертвы и повержены;
Как мы велики, как Ты милосерден".
Так они мыслили достичь Бога трона бесстрастного
И командовать Им, которому противоположны все их действия,
Возвеличивая свои дела, его небес коснуться
И сделать его сообщником своих злодеяний.
Там никакая смягчающая жалость не могла иметь места,
Лишь сила безжалостная и железные настроения правили,
Незапамятный суверенитет мрака и ужаса:
Это приняло фигуру затемненного Бога,
Почитаемого мучимым несчастьем, им сделанным,
Он держал в рабстве горестный мир,
И несчастные сердца, к непрекращающемуся горю прикованные,
Обожали ноги, что их втаптывали в грязь.
Это был мир горя и ненависти,
Горе с ненавистью было его единственной радостью,
Ненависть и горе других – его праздником;
Злобный изгиб кривил страдающий рот;
Трагическая жестокость видела свой грозный шанс.
Ненависть была черным архангелом этого царства;
Она горела, мрачный драгоценный камень в сердце,
Своими злобными лучами обжигающий душу,
И барахталась в своей падшей пучине могущества.
Эти страсти излучали, казалось, даже объекты,-
Ибо изливался в неодушевленное разум,
Что отвечало со злобой на то, что оно получало,-
Против использующих их использовали зловредные силы,
Вредили без рук и странно убивали внезапно,
Предназначенные как инструменты незримого рока.
Или они себя делали роковою тюремной стеной,
Где осужденные бодрствовали на протяжении ползущих часов,
Подсчитываемых ударами угрюмого колокола.
Злые души ухудшало окружение злое:
Все вещи были сознательны там и все порочны.
В этом инфернальном царстве он смел давить
Даже в его глубочайшую яму и темнейшее ядро,
Приводя в смятение его мрачный фундамент, смел спорить
С его старинным привилегированным правом и абсолютною силой:
В Ночь он нырял, чтобы узнать ее страшное сердце,
В Аду он искал причину и корень Ада.
Мучимые бездны Ада в его собственной груди отрывались;
Он прислушивался к шуму его переполненной толпами боли,
К ударам сердца его фатального одиночества.
Свыше был глухой вечности голод.
В смутных страшных проходах Рока
Он слышал гоблинский Голос, что ведет, чтобы убить,
И встречал колдовства демонического Знака,
И миновал засаду враждебной Змеи.
В угрожающих трактах, в безлюдьях измученных
Одиноко он странствовал по дорогам заброшенным,
Где красный Волк ждет за рекою без брода
И Смерти черные орлы над обрывом вопят,
И встречал руки беды, что охотится на сердца людей,
По степям Судьбы преследуя,
В непроходимых полях битвы Пучины
Вел призрачные сражения в немых недоступных глазу глубинах,
Нападения Ада и Титанические удары выдерживал
И нес жестокие внутренние раны, что излечиваются медленно.
Заключенный облаченной в капюшон магической Силы,
Захваченный и увлекаемый в Фальши летальные сети
И часто удушаемый в петле горя
Или бросаемый в беспощадную трясину сомнения гложущего,
Или в ямах ошибки и отчаяния запертый,
Он пил ее ядовитые глотки, пока ничего не осталось.
В мире, куда ни одна надежа и радость прийти не могли,
Абсолютного господства зла он терпел испытание тяжкое,
Но хранил нетронутой своего духа лучистую правду.
Не способный на движение или на силу,
В Материи пустом отрицании заточенный и ослепленный,
Пригвожденный к черной инерции нашей основы,
Он хранил меж своими руками свою душу мерцающую.
Его существо в бездумную Пустоту решилось пуститься,
Бездны нетерпящие, что не знали ни мысли, ни чувства;
Мысль прекратилась, чувство пало, его душа еще знала и видела.
В частицах Бесконечного атомных
Близко к бессловесным началам Себя утраченного,
Он чувствовал маленькую курьезную тщетность
Творения материальных вещей.
Или, задыхаясь в сумерках пустых Несознания,
Он мерил мистерию, бездонную, темную,
Бессмысленных и громадных глубин,
Откуда борющаяся жизнь в мертвой вселенной поднялась.
Там в полной идентичности, утраченной разумом,
Он ощущал запечатанный смысл мира бесчувственного
И немую мудрость в незнающей Ночи.
В пучинную тайну пришел он,
Где тьма проступает из ее матраса, нагого и серого,
И стоял на последнем запертом этаже подсознания,
Где Существо спало, не осознавая своих мыслей,
И строило мир, не зная, что оно строит.
Там, ожидая своего грядущего часа, лежало неведомое,
Там находится запись исчезнувших звезд.
Там в дремоте космической Воли
Он увидел тайный ключ к изменению Природы.
Свет был с ним, рука незримая
Была положена на ошибку и боль,
Пока та не стала экстазом трепещущим,
Шоком сладости объятия рук.
Он видел в Ночи вуаль тенистую Вечного,
Узнал смерть как погреб дома жизни,
В разрушении ощутил творения шаг торопливый,
Узнал утрату как цену за выигрыш небесный
И ад – как кратчайший путь к воротам небес.
Тогда в оккультной фабрике Иллюзии
И в магической типографии Несознания
Форматы первобытной Ночи порваны были
И разбиты наборы Неведения.
Живая, дышащая глубоких духовным дыханием,
Природа перечеркнула свой непреклонный механический кодекс
И связанной души контракта параграфы,
Фальшь отдала назад Истине ее мучимую форму.
Аннулированы были таблички закона Страдания,
И на их месте появились светлые буквы.
Искусного Писца незримый палец чертил
Его интуитивную каллиграфию быструю;
Формы Земли были его божественными документами сделаны,
Мудрость воплотила то, что открыть не мог разум,
Несознание из безгласной груди мира прогнано;
Трансфигурированы были фиксированные схемы рассуждающей Мысли.
Пробуждая сознание в инертных вещах,
Он навязывал темному атому и немой массе
Алмазный почерк Непреходящего.
Вырезал на смутном сердце падших вещей
Свободного Бесконечного победную песнь
И Имя, фундамент вечности,
И выводил на проснувшихся ликующих клетках
В идеограммах Невыразимого
Лирический стих любви, что ждет во Времени,
И мистический том Книги Блаженства,
И послание суперсознательного Пламени.
Затем жизнь забила чистая в телесном каркасе;
Инфернальное Мерцание умерло и убивать не могло больше.
Ад раскололся в своем огромном резком фасаде
Словно магическое здание было разрушено,
Ночь открылась и исчезла как грезы пучина.
В брешь существа, вычерпанную как пустое Пространство,
В котором она заполняла место отсутствующего Бога,
Полился просторный близкий и блаженный Рассвет;
Излечены были все вещи, что раненное сердце Времени сделало,
И горе не могло больше жить у Природы в груди:
Разделение прекратилось, ибо там был Бог.
Душа освещала своим лучом тело сознательное.
Материя и дух смешались и стали едины.

Конец песни восьмой

¹ Peace – покой, мир, умиротворение

Назад