Шри Ауробиндо

САВИТРИ

Символ и легенда

Часть 3. Книга 10. Книга густых Сумерек

Песнь четвертая
Грезы-Сумерки земной Реальности

Начался склон, что полого спускался;
Он скользил к оступающемуся серому скату.
Чудо идеала, с сердцем неясным, было утеряно;
Толпящееся чудо светлых грез деликатных
И неясные, наполовину написанные величия она оставила:
Мысль упала на более низкие уровни; тяжело, напряженно
Мысль стремилась к какой-то грубой реальности.
Сумерки все еще плыли, но изменились оттенки
И густо пеленали меньшую грезу восторженную,
Они в усталых массах воздуха раскинулись;
Свои цвета символические они тускло красным наполнили
И почти что казались багровой мглой дня.
Стискивающее страшное напряжение осадило ей сердце;
Тягостно чувства наливались грузом опасным,
И более великие и печальные звуки в ее ушах были,
И сквозь неумолимое разрушение блеска искрящегося
Ее зрение ловило равнин несущихся спешку,
Облачные горы и широкие рыжие реки,
И города, поднимающиеся в минаретах и башнях
К бесплодному неизменному небу:
Длинные набережные, пристани, от парусов белые гавани
Занимали ее зрение недолго и скоро исчезли.
Среди них напрягались в усилии трудящиеся множества
В постоянно меняющихся группах непрочных,
Контрастное кино освещенных призрачных форм,
Обернутых серой мантией грезы.
Придумывая смысл в тяжелом течении жизни,
Они доверяли окружению зыбкому
И ждали смерти, чтоб сменить сцену их духа.
Дикий шум труда и топота
Бронированной жизни, гул монотонный
Мыслей и действий, вечно все тех же,
Словно тупо повторяемое снова и снова жужжание
Великой животной машины окружало душу ее, –
Серый звук недовольный, как призрак
Стенаний шумного беспокойного моря.
Огромный, бесчеловечный голос Циклопа,
Песня вавилонской башни строителей, к небесам поднимающаяся,
Биение машин и лязг инструментов
Несли глубокий тон страдания труда.
Как когда бледные молнии рвут небо измученное,
Высоко над головой освещая край туч,
Несущихся, словно дым из красной трубы,
Принуждаемые творения невежественного Разума:
Плывя, она видела, нарисованным фрагментам подобные, бежали
Фантомы человеческой мысли и надежды несбывшиеся,
Формы Природы и искусства людей,
Философии, дисциплины, законы,
Мертвый дух прежних обществ,
Конструкции червя и Титана.
Словно утерянные остатки забытого света,
Перед ее разумом летели со свисавшими крыльями
Откровения смутные и слова избавляющие,
Исчерпавшие свою миссию и свою способность спасти,
Послания евангелистов-богов,
Голоса пророков, писания вер исчезающих.
Каждое, претендовавшее в свой час на вечность, шло мимо:
Идеалы, системы, науки, поэмы, искусства
Неустанно гибли и вновь возвращались,
Разыскиваемые некой созидательной Силой без устали;
Но все были грезами, пересекающими пустую обширность.
Аскетические голоса одиноких провидцев звали
На вершины гор или у речных берегов
Или из сердца заброшенного лесных полян,
Ища отдых небес или внемировой покой духа,
Или в телах, неподвижных как изваяния, твердых,
В трансе-прекращении их мысли бессонной,
Сидели спящие души, и это тоже грезою было.
Все вещи, сотворенные и убитые прошлым, здесь были,
Его утерянные, забытые формы, что жили когда-то,
Все, что ценится ныне как открытое заново,
И все надежды, что несет будущее, здесь потерпели уже неудачу,
Уже пойманы и отброшены в усилиях тщетных,
Повторяемые век за веком бесплодно.
Неутомимо все возвращалось, настаивая все еще,
Из-за радости в муке поисков
И радости трудиться, побеждать и терять,
Радости творить, хранить, убивать.
Вращающиеся циклы проходили и вновь возвращались,
Несли тот же труд и тот же бесплодный конец,
Формы всегда новые и всегда старые, долгие
Ужасные революции мира.

     Вновь поднялся великий разрушающий Голос:
Через труд бесплодный миров
Его всеотменяющая огромного отрицания мощь
Преследовала невежественный марш печального Времени:
"Посмотри на фигуры этого символического царства,
На его прочные контуры созидательной грезы,
Вдохновляющие великие конкретные задачи земли.
В его движении-параболе человеческой жизни
Можешь ты проследить результат, к которому приводит Природа
Грех существа и ошибку в вещах,
И желание, что жить заставляет,
И неизлечимую болезнь человека, надежду.
В неизменном порядке иерархии,
Где Природа не изменяется, человек измениться не может:
Он всегда повинуется ее фиксированной мутации закону;
В новой версии ее истории, часто рассказываемой,
В вечно кружащихся циклах крутится раса.
Его разум заперт в границах вращающихся:
Ибо человек – это ум, за пределами мысли он не может парить.
Если б он смог оставить свои границы, он был бы спасен:
Он видит, но на свои более великие небеса подняться не может;
Даже окрыленный, он на родную почву назад опускается.
Он – пленник в своих сетях разума,
Он крыльями души бьет по стенам жизни.
Тщетно его сердце свою страстную поднимает мольбу,
Яркими Богами бесформенную Пустоту населяя;
Затем, разочарованный, он к Пустоте поворачивает
И в ее счастливом ничто освобождения просит,
Спокойной Нирваны своей мечты о себе:
В молчании кончается Слово, в Ничто – имя.
Обособленное от смертных множеств,
Божество несообщающееся он призывает
Стать возлюбленным его одинокой души
Или поймать его дух в пустые объятия,
Или свою копню в безучастном Все он находит,
Свою собственную волю он придает Неподвижному.
Приписывает Вечному гнев и любовь
И тысячи имен присваивает Невыразимому.
Нет надежды призвать Бога вниз в его жизнь.
Как ты принесешь сюда Вечного?
Нет для него дома в торопящемся Времени.
Тщетно ты ищешь в мире Материи цель;
Нет цели здесь, лишь желание быть.
Все в границах Природы идет всегда прежнее.
Посмотри на эти формы, что остаются недолго и уходят,
На эти жизни, что стремятся и борются, затем их нет уже больше,
На эти структуры, что не имеют живущей долго истины,
На кредо спасительные, что себя не могут спасти,
А гибнут в душащих руках лет,
Отверженные из человеческой мысли, фальшь, доказанная Временем,
На философии, что все проблемы донага раздевают,
Но ничего не решили с тех пор, как земля началась,
И науки всемогущие тщетны,
Которыми человек изучает, из чего сделаны солнца,
Трансформирует все формы, чтобы обслужить свои внешние нужды,
Он гуляет по небу, плывет по морям,
Но не знает, кто он и зачем он пришел;
На эту политику, архитектуру ума человека,
Что, облицованная злом и добром стена в человеческом духе,
Потрескавшийся дворец и, в то же время, тюрьма,
Гниет, пока царствует, и перед крахом крошится;
На революции эти, пьяного бога иль демона,
Сотрясающие человечества тело израненное,
Лишь чтобы раскрасить лик прежний новыми красками;
На эти войны, резню триумфальную, крушение, разорительное безумие,
Труд веков за час исчезает,
Кровь побежденных и венец победителя,
Который люди, чтобы быть рождены, должны оплачивать болью,
Лик героя божественный на членах сатира,
Величие демона смешано с полубога величием,
Слава, скотство и срам;
Зачем все это, грохот и труд,
Скоротечные радости, слез море извечное,
Страсть, надежда и крик,
Битва, победа, падение,
Бесцельное путешествие, что никак остановиться не может,
Бессонный труд, бессвязный сон,
Песня, крики и плач, мудрое и праздное слово,
Смех человека, ирония богов?
Куда ведет марш, куда паломничество движется?
Кто хранит карту маршрута или шаг каждый планирует?
Или сам по себе движущийся мир по собственной гуляет дороге,
Или ничего здесь нет, лишь Разум, что грезит:
Мир – это миф, которому истинным оказаться случилось,
Легенда, рассказанная себе сознательным Разумом,
Придуманная и сыгранная на притворяющейся почве Материи,
На которой он стоит в несубстанциональной Обширности.
Разум есть автор, зритель, актер и подмостки:
Разум лишь есть, и то, что он думает, зримо.
Если Разум есть все, оставь на блаженство надежду;
Если Разум есть все, оставь надежду на Правду.
Ибо Разум никогда коснуться тела Правды не сможет,
Душу Бога не сможет никогда Разум увидеть;
Он ловит лишь его тень, его смеха не слыша,
Когда он поворачивается от него к вещей тщетной видимости.
Разум есть ткань, сотканная из света и тени,
Где ошибка и правда переплели свои смешанные части;
Либо Разум – это брак по расчету Природы
Между неправдой и правдой, между болью и радостью:
Эту борющуюся пару разлучить ни один суд не может.
Каждая мысль – золотая монета из яркого сплава,
Ошибка и правда – ее аверс и реверс:
Таковы империалы чеканки ума,
Такого рода все его деньги.
Не мечтай живую Правду посадить на земле
Или сделать мир Материи домом для Бога;
Туда не Правда придет, а о Правде лишь мысль,
Здесь есть не Бог, а имя лишь Бога.
Если Сам здесь и есть, то он нерожден, бестелесен;
Он никем не является и не обладаем никем,
На чем же построишь ты тогда мир свой счастливый?
Отбрось свой разум и жизнь, тогда будешь Собой,
Абсолютным всевидящим вездесущим, одним.
Если есть здесь Бог, то о мире он не заботится;
На все вещи он смотрит бесстрастным взглядом спокойным,
Он обрек все сердца страдать и желать,
Своими неумолимыми законами он всякую жизнь ограничил;
Он не отвечает на невежественный голос молящего.
Вечный, тогда как эпохи трудятся ниже,
Непоколебимый, ничем, сделанным им, незатрагиваемый,
Он смотрит как на детали минутные среди звезд
На агонию животного и на удел человека:
Неизмеримо мудрый, он твою мысль превосходит;
Его одинокая радость в твоей любви не нуждается.
Его правда жить в мыслящем человеке не может:
Если ты хочешь Правды, тогда разум свой успокой
Навеки, убей бессловесным невидимым Светом.
Бессмертное блаженство не живет в человеческом воздухе:
Как сохранит могучая Мать свой спокойный восторг
Душистым в этой тесной и хрупкой вазе
Или поселит свой сладкий экстаз неразрушенным
В сердца, что могут земным горем быть уязвляемы,
В тела, что беззаботная Смерть может убить по желанию?
Не мечтай изменить мир, который спланировал Бог,
Не старайся его вечный закон переделать.
Если здесь есть небеса, чьи ворота закрыты для горя,
Там ищи радость, которую не можешь найти на земле;
Или в полусфере нерушимой,
Где Свет прирожден, а Восторг – это царь
И Дух – бессмертная почва вещей,
Избери свое место высокое, дитя Вечного.
Если ты есть Дух, а Природа есть твое платье,
Сбрось одежду и будь обнаженной собой,
Неизменная в своей неумирающей правде,
Навеки одна в безмолвном Одном.
Повернись тогда к Богу, ради него позади все оставь;
Забывая любовь, забыв Сатьявана,
Аннулируй себя в его мире бездвижном.
О душа, утони в его тихом счастье.
Ибо ты должна умереть для себя, чтобы высот Бога достигнуть:
Я, Смерть, есть ворота бессмертия".
Но Савитри ответила Богу-софисту:
"Сколько раз ты призовешь еще Свет, ослепить глаза Истины,
Сделаешь Знание ловушкой Неведения
И Слово – жалом, чтоб убить мою душу живую?
Предложи, о Царь, свои дары усталому духу,
Сердцам, что не могут терпеть раны Времени,
Дай тем, кто был привязан к телу и разуму,
Разорви те оковы и освободи в белом покое
Просящего убежища от игры Бога.
Конечно, дары твои велики, ибо ты – это Он!
Но как буду искать в нескончаемом мире отдыха я,
Поселившая могучей Матери бурную силу,
Ее зрение, направленное прочитать загадочный мир,
Ее волю, смягченную в огне солнца Мудрости
И пылающее молчание ее сердца любви?
Мир является парадоксом духовным,
В Незримом изобретенным нуждою,
Неудачным переводом для понимания создания
Того, Кто превосходит речь и идею вовеки,
Символ того, что никогда не может быть выражено в символе,
Неправильно произносимый язык, ошибочный и одновременно правдивый.
Его силы пришли из вечных высот
И погрузились в несознательную Пучину неясную,
И поднялись из нее, чтобы делать свою работу чудесную.
Душа – это фигура Непроявленного,
Разум трудится, чтобы мыслить Немыслимое,
Жизнь – звать в рождение Бессмертного,
Тело – вместить Неограничиваемого.
Мир не отрезан от Правды и Бога.
Напрасно ты вырыл мостом не соединяемую темную бездну,
Напрасно ты выстроил глухую стену без дверей:
Душа человека проходит через тебя в Парадиз,
Свой путь через смерть и ночь небесное солнце прокладывает;
Его свет виден на краю существования нашего.
Мой ум – это факел, засвеченный из вечного солнца,
Моя жизнь – дыхание бессмертного Гостя,
Мое смертное тело – Вечного дом.
Неумирающим лучом стал уже факел,
Жизнь уже стала силой Бессмертного,
Дом становится частью хозяйской и одного.
Как можешь ты говорить, что Истина никогда не осветит ум человека,
А Блаженство не сможет захватить смертного сердце,
Или Бог вниз, в им сделанный мир, спуститься?
Если в бессмысленной Пустоте творение встало,
Если была рождена из бестелесной Силы Материя,
Если Жизнь смогла подняться в бессознательном дереве,
Если зеленый восторг ворвался в изумрудные листья
И его смех красоты распустился в цветке,
Если чувство смогло пробудиться в ткани, в нерве и клетке
И серая материя мозга уловить Мысль,
И душа проглянуть из ее тайны сквозь плоть,
Как безымянный свет к людям не прыгнет
И из сна Природы не поднимутся силы неведомые?
Даже сейчас намеки светлой Правды, как звезды,
Встают в великолепии ума Неведения лунном;
Даже сейчас бессмертного Возлюбленного мы ощущаем касание;
Если дверь комнаты чуть-чуть приоткрыта,
Что тогда может воспрепятствовать вхождению Бога,
Кто воспрепятствует его поцелую спящей души?
Бог уже близко, Правда близка:
Если темное, атеистическое тело не знает его,
Должен мудрец отрицать Свет, свою душу – провидец?
Я не связана ни мыслью, ни чувством, ни формой;
Я живу в славе Бесконечного,
Я близка к Непостижимому и Безымянному,
И Невыразимый сейчас в моем доме – супруг.
Но, стоя на краю светлом Вечного,
Я раскрыла, что мир – это Он;
Я встретила Дух духом, собою – Себя,
Но я полюбила и моего Бога тело.
Я преследовала его в его земной форме.
Удовлетворить одинокая свобода не может
Сердце, что стало с каждым сердцем единым:
Я – депутат мира стремящегося,
Моего духа свободу я прошу ради всех".

     Затем вновь зазвенел более глубокий крик Смерти.
Словно под тяжестью своего закона бесплодного,
Угнетенный своей собственной упрямой бессмысленной Волей,
Пренебрежительный, утомленный и сострадательный,
Прежний, нетерпимый тон он больше не нес,
А казался теперь голосом жизни, в ее неисчислимых путях
Трудящейся вечно и ничего не достигшей,
Из-за рождения и изменения, ее смертные силы,
Которыми она длится, прикованы к пограничным столбам
Широкого кружения расы бесцельной,
Чей ход все время спешит и остается все прежним.
В его долгой игре с Судьбою, со Случаем, Временем,
Убежденный в тщете победы и поражения в игре,
Подавленный своим грузом неведения и сомнения,
Который знание, похоже, лишь увеличивает и расширяет,
Земной разум отчаивается, сникает и выглядит
Старым, усталым и обескураженным работой своей.
Но разве при этом все было ничем, напрасно достигнуто?
Что-то великое сделано было, некий свет, некая сила,
Освобожденная от Несознания огромного хватки:
Она появилась из ночи; рассветы свои она видит,
Вечно кружащие, хотя ни один рассвет остаться не может.
Эта перемена была в далеко летящем голосе бога;
Его форма страха изменилась и допустила
Наше скоротечное усилие к вечности,
Хотя наброшены еще сомнения обширные
На грандиозные намеки невозможного дня.
Поднимаясь, великий голос крикнул Савитри:
"Раз знаешь ты мудрость, что превосходит
И вуаль форм, и презрение форм,
Встань, богами освобожденная видящими.
Если свободным ты сохранила свой разум от жизни стресса свирепого,
Ты могла бы стать как они, спокойной, всезнающей.
Но запрещает неистовое и страстное сердце.
Оно – буревестник анархической Силы,
Что мир желает поднять и оторвать от него
Нерасшифруемый свиток Судьбы,
Закон и правило Смерти и непостижимую Волю.
Спешащие действовать, нарушители Бога
Есть эти великие духи, те, у кого слишком много любви,
И те, кто как ты сформирован,
В узкие границы жизни пришли
С натурой слишком широкой, опережающей время.
Поклоняющиеся силе, к ней не испытывая ужаса,
Их гигантские воли потревоженные года вынуждают.
Мудрый спокоен; горы молчаливы великие,
Что встают непрестанно к недостижимому небу,
Что сидят на своей неизменной основе, их головы
Не грезят в неизменных владениях неба.
На свои устремленные вершины, величественные и спокойные,
Поднимая на пол пути к небу душу взбирающуюся,
Могучие посредники стоят довольные
Тем, чтобы наблюдать революции звезд:
Двигаясь с мощью земли неподвижно,
Они видят, как эпохи проходят, и остаются все прежними.
Мудрый мыслит эпохами, они слушают поступь
Далеких вещей; терпеливые, незадеваемые, они хранят
Свою опасную мудрость в своих глубинах сдержанной,
Что бы не погрузились в неведомое хрупкие дни человека,
Влекомого, как связанный левиафаном корабль
В пучину его громадных морей.
Смотри, как дрожит все, когда боги слишком близко ступают!
Все в движении, опасности, муке, разрываемое и поднимаемое.
Торопящиеся эпохи запнулись бы, если б слишком спешили,
Если бы сила с небес застала врасплох несовершенную землю
И незавуалированное знание поразило бы эти непригодные души.
Божества скрыли их ужасную силу:
Бог спрятал свою мысль и даже кажется, что он заблуждается.
Будь тиха и медлительна в мудром и медленном мире.
Ты могуча, ужасной богиней наполнена.
К которой ты взывала в тумане лесов на рассвете.
Не используй свою силу, как дикие души Титанов!
Не касайся установленных линий, древних законов,
Уважай покой великих, утвержденных вещей".
Но Савитри ответила огромному богу:
"Какой тишиной ты бахвалишься, о Закон, о Смерть?
Разве что с тупым взглядом инертно ступающих
Энергий чудовищных, скованных в круге застывшем,
Бездушных и каменноглазых с механическими грезами?
Напрасна надежда души, если неизменный Закон – это все:
Всегда ради нового и неизвестного продолжают настаивать
Эпохи спешащие, Бога оправдывая.
Какими бы были эры земные, если бы серая сдержанность
Никогда не была б взломана и великолепия вперед бы не прыгнули,
Взрывая свое неясное семя, когда бы медленная жизнь человека
Не прыгнула в спешке на внезапные великолепные тропы,
Божественными словами и человеческими богами открытые?
Не навязывай живым сердцам и умам
Неодушевленных вещей тупую фиксированность.
Бессознательное правило хорошо для животного племени,
Довольного жизнью под неизменным ярмом:
Человек поворачивает к более благородной прогулке, хозяин пути.
Я наступаю на твой закон живою ногою,
Ибо подняться в свободе я была рождена.
Если я могуча, дай моей силе раскрыться
Равным компаньоном сил незапамятных,
Либо дай моей бесполезной душе погрузиться,
Божества недостойной, в сон первозданный.
Я у Времени требую моей воли вечность,
Из его секунд – Бога". Смерть:
"Почему благородная и бессмертная воля
Должна нисходить до ничтожных трудов скоротечной земли,
Забыв свободу и путь Вечного?
Или это высокое использование силы и мысли –
Бороться с узами смерти и времени,
Вкладывать труд, который мог богов заслужить,
Биться и терпеть агонию ран,
Хватать тривиальные радости, что земля хранить может
В своем маленьком сундуке для сокровищ преходящих вещей?
Дитя, ты попираешь ногою богов,
Лишь чтобы жалких кусков от земной жизни добиться
Для любимого, отвергая освобождение главное,
Удерживая от близкого восторга небес
Его душу, которую снисходительные боги позвали?
Или твои руки слаще, чем площади Бога?"
Она ответила: "Прямо я иду по дороге,
Что проложили мне сильные руки, которые пути наши планируют.
Я бегу, где его сладкий, страшный голос командует,
Поводья Бога мной управляют.
Почему чертит он свою широкую схему могучих миров
Или наполняет бесконечность своим страстным дыханием?
Зачем он создал мою смертную форму
И во мне свои яркие и гордые желания посеял,
Если не для того, чтобы достигать, цвести во мне и любить,
Вырезая свой богато сформированный человеческий образ
В мыслях, в обширностях и золотых силах?
Далекое Небо может ждать нашего прихода в свой покой.
Легко небеса было Богу построить.
Земля его трудным делом была, земля славу
Давала проблемы, расы, борьбы.
Там есть зловещие маски, ужасные силы;
Там величие – богов создавать.
Разве дух, бессмертный и вольный,
Не свободен от хватки Времени?
Почему он пришел в Пространство смертного, вниз?
В человеке своему высокому духу Бог дал поручение
И написал скрытый декрет на вершинах Природы.
Это – свобода с душой навеки усаженной,
Обширной в границах жизни, в путах Материи сильной,
Строящей из миров вещество великое действия,
Чтобы делать прекрасную мудрость на месте грубо отброшенной пряди
И любовь, и красоту – из войны и из ночи,
Божественная игра, чудесная ставка.
Что за свободу имеет душа, которая не ощущает свободу,
Если не обнажилась она и не смогла поцеловать те оковы,
Что Возлюбленный обвил вокруг членов его партнера в игре,
Предпочтя его тиранию, в его объятия упав?
Чтоб прижать его крепче к своему безграничному сердцу,
Она принимает ограничивающий круг его рук,
Сгибается, полная блаженства, под его руками владеющими,
И смеется в его крепком объятии; чем более связана, тем более свободна.
Таков мой ответ на твои соблазны, о Смерть".

     Неизменное отрицание Смерти крик ее встретило:
"Как бы ни была ты могуча, каково бы ни было твое тайное имя,
Произнесенное на тайных конклавах богов,
Твоего сердца эфемерная страсть не может разрушить
Железную стену завершенных вещей,
Которой великие Боги огородили их лагерь в Пространстве.
Кто бы ты ни была за своей человеческой маской,
Даже если ты – миров Мать
И бросаешь свое требование царствам Случая,
Космический Закон более велик, чем твоя воля,
Даже сам Бог повинуется Законам, им созданным:
Закон действует и никогда отменен быть не может,
Личность – на море Времени лишь пузырек.
Предвестница более великой Правды грядущей,
Твоя душа – своего более свободного Закона создательница,
Хвалящаяся Силой за нею, на которую она опирается,
Светом свыше, которого никто кроме тебя не видел,
Ты требуешь победы Правды первых плодов.
Но что есть Правда и кто может найти ее форму
Среди обманчивых образов чувства,
Среди толп гостей разума
И темных неопределенностей мира,
Населенного неуверенностями Мысли?
Ибо где есть Правда, и когда была ее поступь слышна
Среди нескончаемого шума базара Времени,
Который голос ее среди тысячи криков,
Что пересекают слушающий мозг и душу обманывают?
Или Правда – это высокое, но звездное имя
Или неясное и великолепное слово, которым мысль человека
Санкционирует и освящает выбор своей природы,
Желание сердца, надевающее знание как свое платье,
Идея взлелеянная, избранная среди избранных,
Фаворит мысли среди детей сумерек,
Который, высокоголосый, наполняет игровые площадки ума
Или заселяет свои дортуары в младенческом сне?
Все здесь висит между да Бога и нет,
Две Силы реальны, но друг для друга неправильны,
Два супруга, звезды в лунной ночи ума,
Что клонятся к двум противоположным сторонам горизонта,
Белая голова и черный хвост мистического селезня,
Быстрые и хромые ноги, мощные крылья и сломанные,
Тело неуверенного мира поддерживающие,
Великий сюрреальный дракон в небесах.
Слишком в большой опасности должна жить твоя высокая и гордая правда,
Пойманная в смертную малость Материи.
Все в этом мире есть правда, и все – ложь:
Его мысли в вечный шифр бегут,
Его дела разбухают в круглую нулевую сумму Времени.
Так, человек – бог и, одновременно, животное,
Несоизмеримая загадка, что создана Богом,
Форму Божества внутри освободить неспособная,
Существо меньшее, чем он сам и, в то же время, нечто большее,
Стремящееся животное, в тщету ввергнутый бог,
И не зверь, и не божество, человек,
Но человек, привязанный к земному труду, старается его превзойти,
Поднимаясь по ступенькам Бога к вещам более высоким.
Объекты есть кажимость, и никто не знает их правды,
Идеи – это предположения бога невежественного.
Нет дома у Истины в земной иррациональной груди:
И, все же, жизнь без рассудка есть клубок грез,
Но рассудок покоится над смутной пучиной
И стоит на планке сомнения.
Вечная истина со смертными людьми не живет.
Или, если она живет внутри твоего смертного сердца,
Покажи мне живой Истины тело
Или обрисуй мне черты ее лика,
Чтобы я тоже мог повиноваться и служить ей.
Тогда я отдам тебе назад твоего Сатьявана.
Но только факты здесь есть и Закон с его стальными границами.
Я знаю ту правду, что мертв Сатьяван
И даже твоя сладость привлечь его обратно не сможет.
Нет магической Правды, что оживила бы мертвого,
Нет такой силы земли, что могла б отменить некогда сделанное,
Нет радости сердца, что могла б, пережив смерть, продолжаться,
Нет блаженства, что убедило б снова жить прошлое.
Одна лишь Жизнь немую Пустоту может скрасить
И наполнить мыслью бессодержательность Времени.
Оставь тогда своего мертвеца и живи, о Савитри".
Женщина ответила Тени могучей,
И когда она говорила, смертность исчезла;
Ее Богиня сама в ее глазах стала зрима,
На ее лик лег свет, греза небес:
"О Смерть, ты тоже есть Бог, но, однако, не Он,
А лишь его собственная темная тень на дороге его,
Когда, оставляя Ночь, он начинает Путь вверх
И тянет за собой свою несознательную Силу цепляющуюся.
Ты – бессознательный и темный лик Бога,
Его Неведения знак нераскаявшийся,
Ребенок родной обширного и темного лона Неведения,
Зловещий запор на бессмертии Бога.
Все противоположности есть лица Бога аспекты.
И Много – это неисчислимый Один,
Один несет в своей груди множество;
Он – Имперсональный, непостижимый, единственный,
Он – одна бесконечная Персона, свой Мир видящая;
Тишина несет великую печать бессловесную Вечного,
Его свет вдохновляет вечное Слово,
Он – глубина Неподвижного и молчание бессмертное,
Чей белый не имеющий признаков пустой покой отрицающий,
И, в то же время, стоит Сам творящий, всемогущий Господь,
И наблюдает исполняемую формами Богов свою волю
И желание, что подгоняет полусознательного человека,
И сопротивляющуюся незрячую Ночь.
Эти широкие божественные крайности, эти противоположные силы
Есть тела Бога правая и левая стороны;
Существование сбалансировано между двумя руками могучими,
Лицом к лицу стоят разум и пучины неразрешимые Мысли.
Тьма внизу, бездонный Свет наверху
Соединены в Свете, но, разделенные разлучающим Разумом,
Противниками стоят лицом к лицу неразлучными,
Двумя противоположностями, для его великой Мировой задачи нужными,
Двумя полюсами, чьи течения Силу Мира необъятную будят.
В огромной тайне его Самости,
Размышляя с ровными крыльями над миром,
Он есть оба в одном, безначальный, бесконечный:
Превосходя оба, вступает он в Абсолют.
Его существо есть мистерия за пределами разума,
Его пути сбивают с толку неведение смертное;
Конечное, в своих маленьких частях огороженное,
Изумленное, не доверяет дерзости Бога,
Который смеет быть непридуманным Всем
И видеть и действовать, как может один Бесконечный.
Против человеческого разума в этом его преступление;
Будучи вовеки непознаваемым знаем,
Он является всем и, в то же время, превосходит мистическое целое,
Абсолютный, он в относительном мире Времени селится,
Всезнающий, вечный, родится к страданию,
Всемогущий, играет с Судьбою и Случаем,
Дух, но притом Пустота и Материя,
Неограничиваемый, вне пределов формы и имени,
Живет внутри тела, один и всевышний,
Является животным, божеством, человеком:
Спокойное, глубокое море, он смеется в катящихся волнах:
Универсальный, он – это все, трансцендентальный – никто.
По справедливости человека – это его преступление космическое,
Всемогущий, живет за пределами зла и добра,
Оставляя добро на его судьбу в мире жестоком
И зло на этой огромной сцене царить.
Всякое противостояние, спор и шанс кажутся,
Бесцельным трудом, но лишь для ограниченного чувства,
Для глаз, что видят часть и упускают целое;
Люди изучают поверхность, глубины отвергают их поиск:
Гибридная мистерия предстает взгляду
Или обескураживающее убогое чудо.
Но все же, в непреклонном самомнении Несознания точного,
В случайной ошибке Неведения мира
Есть план, Ум скрытый проглядывает.
Есть цель в каждой запинке, в каждом падении;
Развалившаяся полная беззаботность Природы есть поза,
Вперед шаг какой-то готовящая, результат какой-то глубокий.
Изобретательные ноты вставлены в мотивированную партитуру,
Миллионы диссонансов усеивают гармоничную тему
Эволюции огромного оркестрового танца.
Высшая Истина мир заставила быть;
Она в Материю себя завернула, как в саван,
Саван Смерти, саван Неведения.
Она заставила солнца гореть сквозь Пространство безмолвное,
Пламенные знаки ее непонятной Мысли
В бесформенной думе широкого размышления эфира:
Истина сделала из Знания завуалированный и борющийся свет,
Из Существа – неведающую, густую и немую субстанцию,
Из Блаженства – красоту неодушевленного мира.
В конечных вещах сознательный Бесконечный живет:
Вовлеченный, он спит в беспомощном трансе Материи,
Он правит миром из своей бесчувственной Пустоты спящей;
Грезя, он испускает разум, сердце и душу,
Чтобы искаженным трудиться, ограниченным на суровой земле,
Разломанное целое, он трудится сквозь точки разрозненные;
Его осколки мерцающие – это Мудрости алмазные мысли,
Его отражение тенистое – это наше неведение.
Он из немой массы в бесчисленных струях стартует,
Он формирует существо из мозга и нерва,
Создание чувствующее – из его удовольствий и боли.
Масса ощущений неясных, точка чувства,
Существует недолго, отвечая ударам жизни,
Затем крошится или, израсходовав силу, оставляет мертвую форму,
Огромную оставляет вселенную, где оно жило
Незаметным, незначительным гостем.
Но душа растет, запечатанная внутри его дома;
Свое великолепие и силу она дает телу;
Она следует целям в неведающем мире бесцельном,
Она придает смысл бессмысленной жизни земли.
Полубог-животное, человек пришел мыслящий;
Он барахтается в грязи и, в то же время, парит мыслями в небе;
Он играет и думает, смеется и плачет, и грезит,
Удовлетворяет свои мелкие страсти, как зверь;
Он сосредоточен на книге жизни изучающим взором.
Из этого клубка интеллекта и чувства,
Из узкого кругозора законченной мысли,
Наконец, в духовный разум он пробуждается;
Высокая наступает свобода, светлая комната:
Он замечает вечность, касается бесконечности,
В великие и внезапные часы он встречает богов,
Как более обширного себя он ощущает вселенную,
Делает Пространство и Время благоприятной возможностью,
Чтобы объединить высоты и глубины существа в свете,
В пещере сердца говорит тайно с Богом.
Но это – касания и моменты высокие;
Фрагменты верховной Истины осветили душу его,
Отражения солнца в водах спокойных.
Немногие отваживаются на последний высший подъем
И пробиваются через границы слепящего света наверху,
И ощущают вокруг дыхание более могучего воздуха,
Получают послания от существа более обширного
И купаются в его необъятном интуитивном Луче.
На верхнем Разуме есть высоты лучистые,
Купающиеся в сиянии Бесконечности,
Окраины дома Истины и близлежащие земли,
Поднятые бескрайние владения Разума.
Там человек может гостить, но не жить.
Свои просторы космическая Мысль разворачивает;
Ее мельчайшие части здесь – философии,
Поражающие детальной своей необъятностью,
Каждая чертит схему всезнающую.
Но еще дальше может подняться свет восходящий;
Там есть шири видения и вечные солнца,
Бессмертной светлоты океаны,
Горы-огни, штурмующие небеса своими вершинами,
Если жить там, все становится вспышкою зрения;
Горящая голова видения ведет ум,
Свой длинный хвост кометы Мысль оставляет;
Сердце пылает, озаряющее и провидящее,
И чувство зажжено в идентичности.
Самый высокий полет открывает самое глубокое зрелище:
В широком просторе ее неба родного
Интуиции молнии выстраиваются в ярком пучке,
Отыскивая из их тайников все скрытые истины,
Ее феерическое лезвие видящего абсолюта
Пробивается в запертые неведомые убежища себя,
Обыскивает уголки мозга небесные,
Освещает палаты оккультные сердца;
Острия ее копья открытия удар
В покров имени, щит формы вонзается,
Тайную душу всего обнажает.
Мысль там имеет солнечно светлые глаза откровения;
Слово, могучий и вдохновляющий Глас,
В покои сокровенные Истины входит
И срывает вуаль с Бога и с жизни.
Дальше раскинулись безграничного конечного просторы последние,
Космическая империя Надразума,
Буферное государство Времени, граничащее с Вечностью,
Для опыта души человека слишком обширное:
Под одним золотым небом там все собирается:
Силы, что строят космос, располагаются
В его доме бесконечной возможности;
Каждый бог оттуда своей собственной природы мир строит;
Идеи расположены, как группа солнц,
Где торжественно выстраивает свою компанию лучей каждое.
Мысль толпится в массах, одним взглядом охваченных;
Все Время – тело одно, Пространство – единая книга:
Там – вселенский взгляд Божества,
И там – границы бессмертного Разума:
Линия, что разделяет и объединяет полусферы,
Работу Богов закрывая,
Огораживая вечность от труда Времени.
В своем великолепном царстве вечного света,
Правящая всем, никем не правимая, верховная Истина,
Всемогущая, всезнающая и одна,
В золотой стране хранит свой дом беспредельный;
В его коридоре она слышит поступь, что приходит
Из Непроявленного, чтобы никогда не вернуться
До тех пор, пока узнано и увидено людьми не будет Неведомое.
Над простором и сверканием космического Зрелища,
Над тишиной бессловесной Мысли,
Бесформенный творец форм бессмертных,
Безымянная, называемая божественным именем,
Превосходящая часы Времени, превосходящая Безвременье,
Могучая Мать сидит в светлом покое
И на своих коленях Ребенка вечного держит,
Пестуя день, когда заговорит он с Судьбою.
Там – образ надежды нашего будущего;
Там есть солнце, которого ждет вся темнота,
Там гармония есть нерушимая;
Противоречия мира поднимаются к ней и едиными делаются:
Там есть Истина, чьи лоскутки – истины мира,
Там есть Свет, чьей тенью неведение мира является
До тех пор, пока Истина не уберет тень, ею отбрасываемую;
Любовь, которую наши сердца зовут вниз всякий спор исцелить,
Блаженство, к которому покинутые горести мира стремятся:
Оттуда слава приходит, на земле иногда зримая,
Визиты Божества к душе человека,
Красота и греза на лике Природы.
Там совершенство, что родилось из вечности,
Зовет к себе совершенство, рожденное во Времени,
Истина Бога, человеческую жизнь удивляющая,
Образ Бога, принимающий конечные формы.
Там – мир вечного Света,
В царствах бессмертного Суперразума
Живет Истина, которая свою голову здесь прячет в мистерии,
Ее загадка, которую неразрешимой считает рассудок
В материальной формы застывшей структуре,
Понятна, ее лик лишен маски,
Там есть Природа и вещей общий закон.
Там, в теле, из вещества духовного сделанном,
В очаге вечного Пламени,
Действие переводит движения души,
Мысль непогрешимо и абсолютно шагает
И жизнь – непрерывного богослужения обряд,
Жертвоприношение восторга Одному.
Космическое видение, духовное чувство
Ощущает всю Бесконечность, поселенную в конечную форму,
И сквозь дрожащий экстаз света смотрит,
Открывает светлый лик Бестелесного,
В правде мгновения, в душе мгновения
Может пить вино медовое Вечного.
Дух, который не один и бесчисленный,
Его мира одна бесконечная Персона мистическая
Умножает свою мириадную персональность,
На всех своих телах ставит своей божественности штамп
И в каждом, бессмертная и уникальная, сидит.
За каждым будничным действием стоит Неподвижный,
Задний фон движения и сцены,
Поддерживающий творение своим спокойствием и могуществом
И изменение – бессмертным равновесием Неизменного.
Безвременье выглядывает из часов путешествующих;
Невыразимое надевает мантию речи,
Где все его слова, как магическая нить, сплетены,
Двигаясь с красотой, вдохновляя их проблеском,
И свое предназначенное место каждая мысль занимает,
Записанная в памяти мира.
Обширная и имперсональная верховная Истина
Подбирает безошибочно час, обстоятельства,
Ее субстанция, чистое золото, всегда прежнее,
Но оформленное в сосуды для пользования духом,
Ее золото становится винным кувшином и вазой.
Все там – прозрение высшее:
Всечудесный делает из каждого события чудо,
Всепрекрасный является в каждом образе чудом;
Всеблаженный стучит в пульсе сердца с восторгом,
Чистая небесная радость – чувства использование.
Каждое существо там – Себя член,
Часть Всего миллиономысленного,
Претендент на Единство безвременное,
Сладость множества, радость различия,
Близостью Одного заостренные.
     "Но кто может показать тебе славный лик Правды?
Наши человеческие слова могут быть лишь ее тенью.
Для мысли она – восторг немыслимый света,
Для речи – неописуемое чудо.
О Смерть, если б могла ты Истины коснуться верховной,
Ты стала б мудрой внезапно и существовать перестала бы.
Если бы наши души могли видеть, любить, уловить Истину Бога,
Ее нескончаемое сияние наши сердца охватило бы,
Наше существо по образу Бога переделано было бы
И земная жизнь стала бы жизнью божественной".
Затем Смерть последний раз Савитри ответила:
"Если верховная Истина свою здешнюю тень превосходит,
Отделенная Знанием и поднимающимися обширностями,
Какой мост может пересечь бездну, что она оставила
Между собой и миром-грезой, ею сделанным?
Или кто может надеяться принести ее вниз, к людям,
И убедить ступить на суровую землю ногами прекрасными,
Оставив свое недоступное блаженство и славу,
Расточая свое великолепие на земной бледный воздух?
Разве в твоих это силах, о красота смертных членов,
О душа, что бьется порвать мои сети?
Кто же тогда ты, прячущаяся в человеческом облике?
Твой голос несет звук бесконечности,
Знание с тобой, Истина сквозь твои слова говорит;
В твоих глазах сияет свет вещей запредельных.
Но где твоя сила, чтобы победить Время и Смерть?
Есть у тебя сила Бога, здесь возвести ценности неба?
Ибо правда и знание есть праздный отблеск,
Если Знание не несет силу, чтобы мир изменить,
Если Мощь не приходит, чтобы Истине дать ее право.
Слепая Сила, не Истина, этот невежественный сделала мир,
Жизнями людей повелевает слепая Сила, не Истина:
Силой, не Светом, правят миром великие Боги;
Сила – это руки Бога, печать Судьбы.
О человек, претендент на бессмертие,
Открой свою мощь, обнажи силу духа,
Тогда назад я отдам тебе Сатьявана.
Или, если Могучая Мать есть с тобой,
Покажи мне ее лик, чтобы ей я мог поклоняться;
Дай бессмертным глазам посмотреть в глаза Смерти,
Нерушимая Сила, коснувшись грубых вещей,
Смерть земли в бессмертную жизнь трансформирует.
Тогда может твой мертвый к тебе вернуться и жить.
Распростертая земля, наверное, поднимет свой взор
И почувствует близко к себе тело тайное Бога
И любовь и радость овладеют торопящимся Временем".

     И Савитри смотрела на Смерть и молчала.
Казалось, словно в символической форме
Тьма мира почти уступила Небесному свету
И Бог не нуждается больше в Несознания ширме.
Могучая трансформация в ней наступила.
Гало живущего внутри Божества,
Сияние Бессмертного, что ее лицо осветило
И залило свои лучами дом ее тела,
Переливаясь через край, сделало воздух светящимся морем.
В пылающий момент апокалипсиса
Инкарнация откинула свою вуаль в сторону.
Фигура в бесконечности маленькая
Еще стояла и казалась самим домом Вечного,
Словно центр мира был ее душою самою
И все пространство широкое было лишь ее внешней одеждой.
Изгиб спокойной надменности далекого неба,
Нисходящего в земное смирение,
Ширь ее лба была сводом взора Всеведающего,
Ее глаза были двумя звездами, что наблюдали вселенную.
Сила, что была из вершины ее существа, воцарилась,
Поселенное в лотосовую тайну Присутствие,
Пришло вниз и овладело во лбу ее центром,
Где Господь разума в своей комнате контрольной сидит;
Там, посаженный на прирожденный трон концентрации,
В человеке он открывает третий мистический глаз,
Глаз Незримого, что глядит на незримое,
Когда Свет золотым экстазом его мозг наполняет
И Вечного мудрость выбор его направляет,
И вечная Воля захватывает смертного волю.
Оно двигалось в лотосе ее горла песни,
И в ее речи пульсировало бессмертное Слово,
Ее жизнь шагами души мира звучала,
Двигаясь в гармонии с космической Мыслью.
Как скользит солнце Бога в пещеру мистическую,
Где от преследующих богов он прячет свой свет,
Оно в лотос ее сердца скользнуло
И пробудило в нем Силу, что изменяет Судьбу.
Оно в глубину лотоса пупка влилось,
Поселилось в узком доме маленькой жизни-природы,
На страстях тела вырастило цветок восторга небес
И сделало желание небесным пламенем чистым,
Прорвалось в пещеру, где спит свернутая Энергия Мира,
И ударило тысячекапюшонную змеиную Силу,
Что, вспыхивая, поднялась и обвила наверху Самость Мира,
Соединила бессловесность Материи с тишиной Духа
И действия земли молчаливой силой Духа наполнила.
Так, измененная, она ждала Слова.
Вечность в глаза Смерти смотрела.
И живую Реальность Бога видела Тьма.
Затем Голос стал слышен, что казался самой тишиной
Или произношением бесконечности, спокойным и низким,
Когда она в сердце сна говорит с тишиной:
"Я приветствую тебя, всемогущая и победоносная Смерть,
Ты – грандиозная Тьма Бесконечного.
О Пустота, что для существования всего делает комнату,
Голод, что гложет вселенную,
Холодные остатки солнц пожирая,
И ест целый мир твоими челюстями пламени,
Опустошитель энергии, что сделал звезды,
Несознание, семян мысли хранитель,
Неведение, в котором Всезнание спит погребенное
И медленно появляется в его полой груди,
Неся ума маску Неведения яркого.
Ты – моя тень и мой инструмент.
Я дала тебе форму страха ужасную
И твой острый меч ужаса, горя, страдания,
Чтоб заставлять душу человека ради света бороться
В краткости его полусознательных дней.
Ты – его шпоры, подгоняющие в его работах к величию,
Хлыст, чтобы он к вечному блаженству стремился,
Его мучительная нужда в бессмертии.
Живи, Смерть пока, будь еще моим инструментом.
Однажды человек тоже узнает твое бездонное сердце
Безмолвия и мир размышляющий Ночи,
Вечному Закону послушание мрачное
И непреклонную жалость в твоем взгляде спокойную.
Но сейчас, о Могущество вечное, в сторону встань,
С пути моей инкарнировавшей Силы сойди.
Избавь сияющего Бога от твоей черной маски;
Освободи душу мира, которую зовут Сатьяваном,
Отпусти от своей хватки страдания и неведения.
Чтобы он мог встать, жизни и судьбы господин,
Делегат человека в доме Бога,
Друг Мудрости, Света супруг,
Вечный жених вечной невесты".
Она говорила; не убежденная Смерть сопротивлялась еще,
Хотя знала, еще отказываясь знать,
Хотя видела, видеть отказываясь.
Непоколебимо стоял этот бог, своего права требуя.
Его дух согнулся; его воля повиновалась закону
Его собственной природы, даже для Богов обязательного.
Двое, лицом к лицу стоя, с друг другом соперничали.
Его существо, как огромный форт тьмы, возвышалось;
Вокруг него ее свет рос, океана осада.
Пока Тень выдерживала, не повинуясь небу открыто:
Уязвляемый спереди, сверху теснимый,
Конкретная масса сознательной силы, он терпел
Ее желания божественного тиранию.
Пресс невыносимой силы
Навалился на его несклоненную голову и упрямую грудь;
Свет, как горящий язык, лизал его мысли,
Свет был в его сердце сверкающей пыткой,
Свет, великолепная агония, преследовал сквозь его нервы;
Его тьма бормотала, в ее погибая сиянии.
Ее повелевающее Слово приказывало каждому члену
И не оставило места для его воли огромной,
Что, казалось, выталкиваемая в некое пространство беспомощное,
Не могла снова войти, его пустым оставляя.
Он воззвал к Ночи, но она отступила, содрогаясь, назад,
Он воззвал к Аду, но угрюмо тот удалился:
За поддержкой к Несознанию он повернулся,
Из которого он был рожден, к своей широкой, поддерживающей самости;
Оно назад его отвело к пустоте безграничной,
Словно собою он сам себя поглощал:
Он воззвал к своей силе, но она его зов отвергла.
Свет съедал его тело, пожирал его дух.
Неизбежное он узнал, наконец, поражение
И, разрушаясь, оставил, форму, которую нес он,
Оставив надежду сделать душу человека своею добычею,
Заставить бессмертный дух быть смертным.
Далеко он бежал, избегая ее ужасных касаний,
И убежище нашел в отступающей Ночи.
В грезящих сумерках того символичного мира
Скрылась ужасная вселенская Тень,
Исчезая в Пустоте, из которой она вышла.
Словно лишенное своей изначальной причины
Ушло царство сумерек, из душ их стираясь,
И Сатьяван и Савитри остались одни.
Но не шевелились они: между фигурами их поднималась
Незримая, полупрозрачная, немая стена.
В долгой пустой паузе ничто не могло двигаться:
Все ожидало неизвестную непостижимую Волю.

Конец четвертой песни
Конец десятой книги